Последний шедевр Сальвадора Дали

«Ну вот и все. У гения изменилось настроение, и простым смертным его не понять. Я лично совсем не понимаю, как можно в одно мгновение забыть об окружающих людях и так убиваться лишь от того, что кому-то там всего-навсего грустно. Какая печаль! Живет себе, не зная горя. Муж поставил ее на пьедестал, подарил замок, сделал ее имя достоянием всего мира, а ей, видите ли, грустно, и она портит ему настроение. И ведь наверняка она знает, какой эффект на Дали произведет ее жалоба. И все равно жалуется. Нет, если когда-то мужчина будет так слепо обожать меня, как Дали свою Галу, я никогда не стану с ним так обращаться. Ведь это бесчеловечно и неблагодарно. И вообще, что такого удивительного в этой русской, что она с такой легкостью влюбляла в себя гениев? В Испании полно женщин гораздо более симпатичных, а уж во Франции наверняка и подавно. Хотя какое мне до этого дело? Это их отношения. Наверное, им так хорошо обоим. А вот мне плохо. Непонятно, что я здесь делаю до сих пор. Давно пора уйти. Тем более сейчас он этого даже не заметит».

Анна решительно отодвинула чашку с так и не допитым кофе, подняла мольберт и направилась к выходу. Она надеялась, что ее остановят. Но ни взгляда, ни окрика. Уже распахнув дверь, она все-таки обернулась: Дали напоминал одну из своих инсталляций. Его тело застыло в неестественной позе: шея выгнута в сторону до предела, пальцы согнуты так, будто пытаются удержать нечто невидимое, грудь подалась вперед, словно ее обладатель намерен вскочить и бежать куда-то. Но нет, он сидит недвижим, погружен в свои мысли, и нет ему дела ни до кого в целом мире. Одна Гала. Ее чаяния, ее страдания, которые вызывают в нем чувства, несопоставимые по силе с гневом и разочарованием от решения мадридских чиновников. Что ж, разве кто-либо в силах заставить человека перестать есть себя поедом, если ему доставляет удовольствие это занятие?

Девушка вышла на улицу. Она шла к вокзалу, вдыхая чарующий аромат цветущего миндаля. Деревья, окутанные розовато-белым облаком пушистых цветов, встречались повсюду. Анне вспомнилась картина Ван Гога[21]. Он написал ее после известия о рождении племянника. Миндаль стал для него своеобразным символом начала новой жизни. Вот и Анна шагает к своей новой жизни, сопровождаемая этим душистым ароматом, который обволакивает ее и шепчет: «Все будет хорошо». Она теперь одна у родителей – единственная опора. Вот уедет, что они будут делать? Шитьем мать много не заработает, пенсии отца едва хватает на самые необходимые лекарства. Бедность. Еще большая бедность и нищета. Не то что у некоторых. Стоп! О чем это она? Завидовать решила? Конечно, сложно удержаться от этого чувства, когда твоя семья столько лет еле-еле сводит концы с концами, а кто-то рядом рассуждает об открытии своего Театра-музея. Но разве он не заслужил всего, что имеет? Он посвятил этому всю жизнь и неустанно работал и над каждым штрихом своих произведений, и над каждым штрихом произведения природы, которое зовется Сальвадор Дали. У каждого свой путь. Дали заботится о Гала, а Анна должна позаботиться о своей семье. Они без нее не справятся. Здоровье матери подорвано уходом за Алехандро, никто не возьмет на фабрику сутулую сорокалетнюю женщину, не способную выполнять установленных норм. Да и какая фабрика? Как сможет она уходить на целый день, если отцу нужен уход. О найме сиделки при таких заработках и мечтать невозможно. И о чем Анна только думала, когда собиралась в Мадрид? Неужели она сможет спокойно учиться, понимая, что ее родители прозябают в непроглядном мраке и нищете? Это такие, как Дали, могут себе позволить думать лишь о своей обожаемой персоне. Забыть о родственниках, забыть о любимой стране и бежать в Америку, спасая свою жизнь и свое искусство. А потом с гордым видом рассуждать о том, что совершил подвиг, сохранив миру Дали. Уж как-нибудь не перевернулся бы мир без горящих жирафов, растекающихся часов и растиражированной во всех ипостасях обнаженной Галы.