Последний шедевр Сальвадора Дали

Но Анна переживала. А вдруг не возьмут? Вдруг решат, что все ее творчество – никому не интересная мазня. Надо непременно поразить, выбрать самые лучшие рисунки. Ну что такое эти собаки и кошки? Все дети такое рисуют. Наверняка педагоги разочаруются в ней, как только такое увидят. Так все-таки собаку или кошку взять?

Эти вопросы она задавала себе по несколько раз в день, перебирая рисунки, то вынимая какой-то из папки, то снова возвращая. Даже ночью накануне того памятного дня она вскочила и заменила один пейзаж другим, а утром снова все вернула на прежние места.

Когда прозвенел родительский будильник, Анна, умытая, одетая и причесанная, уже сидела на кухоньке в ожидании обязательной каши.

– Зачем же оделась? – всплеснула руками мать. – Еще заляпаешься!

– Нет, – очень серьезно ответила Анна. И было в этой серьезности столько достоинства и решимости, что не возникало ни малейшего сомнения: сегодня платье девочки останется чистым.

Они позавтракали и пошли. Если бы Анна не боялась упасть и испачкаться, она бы бежала. Пятнадцать минут ходьбы показались ей вечностью. Она никак не могла понять, почему мама сохраняет такое удивительное спокойствие, не боится опоздать или свернуть не туда, или может себе позволить остановиться и перекинуться парой фраз с соседкой и так спокойно, между делом, сообщить, что Анна будет теперь учиться в художественной школе. Как будто ее уже взяли. Но ведь могут и не взять.

Потом уже Анна узнала, что детей, желающих рисовать, в Жироне было не так уж и много, а потому в художественную школу, находящуюся на государственном обеспечении и получающую финансирование согласно количеству обучающихся в ней душ, брали всех. Но в тот день она буквально дрожала, когда стояла у стола педагогов и следила за тем, как они рассматривают ее работы, передавая друг другу и что-то тихо комментируя. Как она ни старалась, слов разобрать не могла. Ей определенно мешал стук собственных зубов.

– Необычный рисунок, – наконец обратилась к ней одна из учителей – маленькая худенькая женщина с аккуратным пучком и толстыми стеклами очков, донья Мария, впоследствии преподававшая графику.

Анна вытянула шею, увидела, что женщина держит в руках, и покраснела. Им не понравилось? Ее не примут? А ведь скамейка парка Гуэль никогда не покидала папки. В этом рисунке девочка была уверена, как ни в каком другом. Ведь если ее так восхищает это место, то уж людей, связавших свою жизнь с искусством, оно точно не может оставить равнодушными.

– Простая скамейка, – пролепетала она непослушными губами.

– Простая? – Тонкая бровь вылезла из-под очков.

Анна стушевалась.

– Простая скамейка в непростом парке, – подсказала учитель, – верно?

Девочка понуро кивнула. Почему-то хотелось заплакать и убежать в коридор в спасительные объятия матери. Но ее еще никто не отпускал. Педагоги передавали друг другу «скамейку», шептались и кивали, как вдруг показалось Анне, одобрительно.

– Ты рисовала с натуры? – наконец они снова вспомнили о юном даровании.

– Нет, по памяти.

– Ты часто бывала там?

– Три раза.

Анна опустила глаза. Все пропало. Она что-то напутала, переврала, написала совершенно другую скамейку, а не ту, что создал Гауди.

– Всего три? – ахнула маленькая женщина.

– Я, мы, – девочка почти шептала, – не слишком часто выезжаем.

Ее шепот утонул в гуле учительских голосов. Теперь они говорили громко, не сдерживая эмоций. Анна слушала и в хоре голосов разбирала удивительные фразы:

– Отличная память!

– Большая художественная выразительность.

– Собственный почерк.

– Сочность красок.

Это что? Это о ней? О ее работах? Не может быть! Или все-таки может?

– Тебе нравится Гауди? – снова спросила малютка с пучком. Знала бы она, кто задаст Анне этот вопрос спустя десятилетие.

– Да, – кивнула Анна гораздо увереннее, чем пять минут назад. – Парк Гуэль чудесен.

– А Дом Мила? А собор Святого Семейства?

Девочка растерялась:

– Я не знаю.

– Не знаешь? – Бровь снова показалась из-под очков. – Но ты смогла бы написать их с такой же пугающей точностью?

– Если бы когда-то увидела, то возможно, – ответила Анна, чем вызвала новую волну гула, теперь вовсе не одобрительного.

– Ты три раза была в Барселоне и не видела этих зданий?

– Нет. – Девочка опустила голову. Ей было почему-то стыдно.

– Тем лучше! – вдруг радостно хлопнула в ладоши пожилая, но моложавая женщина с прической каре, озорными глазами и курносым носом. – Теперь я знаю, куда возить класс на натуру. Бьюсь об заклад, ты станешь одной из самых талантливых моих учениц. А талант надо вскармливать просвещением.

Анна робко улыбнулась. Что это? Она не ослышалась? Ее берут? Берут и обещают показать что-то, что сравнимо по своей красоте с парком Гуэль?

И взяли, и показали, и в папке рисунков появились и Саграда Фамилия, и Дом Мила, и Дом Бальо, и еще несколько разноцветных скамеек. А сама Анна поняла, что может быть счастлива лишь от того, что великий Гауди творил на родной для нее земле.

– О да! – повторила девушка с мечтательной улыбкой. – Я его обожаю.

Ее ответ привел Дали в глубочайший восторг.