Последний вечер в Лондоне

– Алекс. Думаю, она говорила об Александре Грофе, я видела его имя в подписях на фотографиях в «Татлере». Их несколько раз фотографировали рядом с Прешес на светских мероприятиях. И на свадьбе Софии он тоже присутствовал.

Джеймс, молчаливо размышляя, медленно кивнул. Я изучала его, в очередной раз задаваясь вопросом, что же в нем так знакомо мне.

– Есть какие-нибудь мысли по его поводу?

Я покачала головой.

– У нее был достаточно большой круг общения, так что, наверное, кто-то из ее «свиты», как говорили раньше.

Пенелопа оторвала взгляд от журнала, который перелистывала.

– Не помню, чтобы Ева когда-нибудь упоминала его, так что он мог быть каким-нибудь непрошеным поклонником. По журналам со сплетнями не всегда можно понять, кто на самом деле друг.

– Это правда, – сказала я. – Хотя, если он не такой уж и важный, почему он стал последней связной мыслью Прешес перед обмороком?

– Очень хороший вопрос, – согласилась Пенелопа. – И завтра мы над ним поразмышляем, после того как хорошенько выспимся.

– Думаю, вы правы. У меня такой туман в голове, что ощущаю себя мухой, застрявшей в коровьей лепешке. – Я встала, смутно понимая, что Колин едва сдерживает смех, а его родители во все глаза смотрят на меня. – Только обещайте сразу же позвонить.

Пенелопа тоже поднялась и поцеловала меня в щеку. Затем повернулась к сыну.

– Колин, пожалуйста, позаботься, чтобы Мэдди добралась домой в целости и сохранности.

– Я в полном порядке, – произнесла я. – Если тебе нужно встречаться с друзьями или еще что, я прекрасно доберусь сама.

Я всю ночь избегала взгляда Колина, бесконечно проигрывая в голове события предыдущего вечера. Я даже чуть не позвонила тете Кэсси за советом, несколько раз тянулась к телефону, но отговаривала себя. Потому что она сказала бы мне то, что я уже знаю, – я запуталась, не желаю отпускать свое самопожертвование и твердую уверенность в том, что исход моей жизни известен и мне отведено определенное количество лет. Хотя она бы сформулировала это другими словами. Просто назвала бы меня идиоткой.

Колин уже направлялся к выходу. Не желая спора в обществе Пенелопы и Джеймса, я попрощалась и вышла вслед в прохладный весенний вечер.

– Ты не обязана разговаривать со мной, если не хочешь, – сказал он, двигаясь вперед с засунутыми в карманы руками и высматривая такси.

Я потерла ладонями обнаженные руки. Днем, когда мы торопились поскорее отвезти Прешес в больницу, и я была в блузке без рукавов, было теплее.

– Вот, держи, – сказал Колин, стянув с себя свитер и передав его мне. – Я помню, что ты всегда мерзла и у тебя никогда не было подходящей одежды. Должно быть, это американская черта.

Под свитером у него оказалась рубашка с длинным рукавом, так что я не чувствовала себя виноватой, забирая свитер.

– Скорее, южная черта, – поправила я. Я натянула свитер, чувствуя обнаженной кожей тепло его тела, улавливая его свежий мыльный аромат, впитавшийся в шерсть. Я поборола в себе желание зарыться носом в свитер и сделать глубокий вдох. Рукава были слишком длинными, и я оставила их болтаться. – Может, пешком доберемся? – спросила я. – Я вымоталась, но тут не так далеко. Мне нужно немного проветриться.

– Ну да, а то из коровьей лепешки сложновато выбраться.

Я шутливо ткнула его в ребра, а он театрально застонал от боли.

– Конечно, – произнес он, идя в ногу рядом со мной по направлению к Мэрилебон-Роуд.

Мы шли в тишине, пока я дышала полной грудью, стараясь успокоить свои мысли. Я любила пурпурное лондонское небо в ясные вечера, когда сияние города создавало на горизонте багровый ореол. Но над Риджентс-Парком, где не было искусственного освещения, я могла увидеть звезды.

– Думаешь, с ней все будет в порядке? – спросила я, наконец озвучив мысль, не дававшую мне покоя с того момента, как мы отвезли Прешес в больницу.

– Ей уже почти сто лет, Мэдисон. Не исключено, что просто пришло ее время. И поверь, мне так же тяжело произносить это, как и тебе – слышать.

Я кивнула, проглотив ком в горле.

– Она сказала мне, что уехала во Францию, чтобы убежать от своих призраков. И что долгая жизнь – это наказание ей. Не знаю, как это понимать.

Я почувствовала на себе его взгляд, но не повернула головы.

– И я не понимаю. Никогда не слышал, чтобы она это говорила.

– Не удивлюсь, если все эти воспоминания отразились на ее здоровье.

– Арабелла сказала то же самое.

Мимо проехал автомобиль, из открытого заднего окна донесся звук оркестра, но тут же стих, когда машина понеслась дальше.

– Ты согласен? – спросила я.

– Нет. На самом деле мне кажется, что бабушке стало легче. Это катарсис. Ты, кажется, стала ее новой целью, которую нужно достичь, пока она жива.

На этот раз я все же взглянула на него.

– Как я могла стать ее целью?

– Ну, представь, что ты всю жизнь несешь какое-то бремя, что-то такое, за что тебе необходимо прощение. И собираешься забрать его с собой в могилу. И вдруг, когда ты уже решила, что слишком поздно, ты видишь возможность сбросить с себя это бремя. И, возможно, облегчить принятие смерти.

– Но она могла выбрать кого угодно, тебя или Арабеллу, например.