Последний вечер в Лондоне

Прешес направилась к буфету бомбоубежища на станции метро, чтобы раздавать чай людям. Всегда чай. В начале войны британское правительство стремилось скупить все мировые запасы чая, зная, что, если в трудную минуту чай закончится, это подорвет моральный дух жителей.

Ева же выбрала столовую для пожарных бригад, которым предстояло работать всю ночь до утра. Это было гораздо опаснее работы в убежище. Именно поэтому она ее и выбрала. Она находила какое-то удовлетворение в неистовстве, висевшем в воздухе; в земле, звенящей от отрывистых ударов равномерно падающих бомб. Вой сирен и щелчки противовоздушных орудий, разрывающие в клочья ночь, будто бы подпитывали ее, заполняли пустоты внутри. Она делала что-то для обороны страны. То, что почти компенсировало ночи, проведенные в притворном веселье. В выполнении заданий Алекса, которые она уже не могла считать бессмысленными или невинными. Она была птичкой в клетке, неспособной сбежать из заточения, созданного ею самой. Ее дни превратились в бессмысленную рутину, из которой она уже не видела выхода, а бесконечный поток виски от Алекса почти не заглушал голоса ее совести.

Днем она работала в Доме Луштак: демонстрировала платья все убывающим клиентам, улыбалась и притворялась, что все в порядке. Раз в неделю, уходя с работы, она заходила в Лондонскую библиотеку, чтобы взять книгу, лежащую не на своем стеллаже. В соответствии с указаниями она вырывала титульный лист и расшифровывала послание, написанное лимонным соком, с помощью зажженной спички, а затем, заучив информацию наизусть, сжигала страницу. У нее появилась привычка читать каждую принесенную из библиотеки книжку – для развития, как призывал ее делать мистер Данек, хотя сейчас, без Грэма, все это казалось бессмысленным.

Позже, когда на землю опускалась ночь и город накрывала светомаскировка, она бросала пустой конверт в почтовое отверстие дома из белого камня на Честер-Террас, а потом мчалась домой, чтобы переодеться для вечера с Алексом. Если у нее по графику было дежурство с пожарной бригадой, она совсем не пила. Но в обществе Алекса пила до тех пор, пока не приходила в состояние долгожданной бесчувственности.

Ева снова чувствовала себя игроком, а на кону стояла жизнь или смерть. Ночи, наполненные виски и бесконечными бомбардировками, шли одна за одной, и она уже не вздрагивала, заслышав свист приближающейся зажигательной бомбы или взрыв поблизости. Она выживет либо нет. В любом случае, она не могла найти в себе сил волноваться по этому поводу.

Однажды вечером, в конце октября, Прешес сидела на краю кровати Евы, пока та готовилась к очередному вечеру в обществе Алекса. Прешес развлекала ее историями о людях в бомбоубежищах и слухами, услышанными от других моделей, об уменьшающейся клиентуре мадам Луштак. Прешес размышляла, что же в итоге станет со всеми, кто занят в Доме Луштак, когда поток заказчиков иссякнет.

Ева почти не слушала, все ее мысли были заняты Алексом, его необъяснимой властью над ней. Ее отчаянным желанием сбежать. Крася губы красной помадой, она увидела в зеркале бриллиантовый браслет на своей руке. Обычно она не носила его, но сегодня надела, устав любоваться им на туалетном столике. Крупные камни сверкнули, словно глаза, завладев ее вниманием. Как-то она провела одним бриллиантом по зеркалу, чтобы проверить, сможет ли тот оставить след на поверхности. Царапина все еще виднелась в углу. Она сидела, глядя на сверкающие камни. Они, должно быть, стоили целое состояние.

Поняв, что Прешес замолчала, Ева поняла глаза.

– Извини, что?

– Я спросила, счастлива ли ты. Ты просто сидела и улыбалась своим мыслям.

– В самом деле?

Ева положила помаду на туалетный столик, не готовая ответить даже самой себе, о чем задумалась.

– Так что? Счастлива?

Ева поймала взгляд Прешес в зеркале.

– Нет.

– Из-за Грэма?

Ева кивнула, не опуская глаз.

– Ты его так и не видела после возвращения?

– Нет.

Прешес задумчиво грызла ноготь, хоть Ева с мистером Данеком и пытались отучить ее от этой привычки.

– Мне жаль. Действительно жаль. Я просто жалею…

Она внезапно умолкла. Ева повернулась на своем стуле и взглянула на нее.

– О чем жалеешь?

Прешес часто заморгала.

– Что не ты поехала к нему. Жалею, что это была не ты.

– Почему?

– Потому что он хотел только тебя.

Раздался звонок, и Прешес медленно поднялась на ноги.

– Это Пол. У него несколько дней отпуска, и он обещал сегодня вечером сводить меня куда-нибудь. – Она заколебалась, словно хотела добавить что-то. – Может, попозже попьем с тобой какао и поговорим, как раньше – если не будет бомбежки. Я соскучилась по нашим разговорам.

– И я тоже, – искренне проговорила Ева, гадая, как такой короткий период времени смог растянуться на многие годы и оставить столько же шрамов.

* * *

Вывеска в вестибюле «Савоя» напоминала посетителям, что затемнение начнется ровно в пять тридцать. Было уже гораздо позже, но Ева понимала, что хорошо одетые гости, проходя мимо вывески, все равно не обращают на нее никакого внимания. Казалось, они предоставили право закрывать жалюзи и задергивать шторы кому-то еще.