Последний вечер в Монреале

– Да, моя Лилия. Но раз ты берешь с меня пример, то ты не могла не заметить, что я в конце концов остепенился. Ты не подумываешь осесть где-нибудь на год-два в качестве эксперимента?

– Такая мысль посещает меня время от времени.

– Никто больше за тобой не следит.

– Как знать…

– Ведь ты отныне не похищенный ребенок, а взрослый человек на законных основаниях. Ни у кого нет оснований тебя разыскивать. Ты благополучно исчезла.

– Частный детектив все еще может разыскивать меня.

– Он попал в аварию, – тихо сказал отец.

– Он из Монреаля, помнишь? Мне захотелось туда поехать, чтобы наконец разобраться.

– Куда угодно, – возразил отец. – Только не туда.

14

Когда в то утро Кристофер пошарил под кроватью в поисках тапок, там оказалась запонка. Ох уж это утро; прошло несколько месяцев после того, как он взялся за дело Лилии. Он подобрал запонку с той же щепетильностью, с какой ювелир берет бриллиант, осмотрел со всех сторон и на свет. Она оказалась заурядной. К тому же принадлежала не ему. Жена лежала на противоположной стороне кровати у стены. Кристофер медленно оделся и положил запонку в карман. Он понимал, что в этих обстоятельствах правильнее было бы разбудить ее и провести дознание или просто молча предъявить запонку – пусть заговорит, заплачет, отпирается, признается, но его мысли были рассеяны, он не мог заставить себя так поступить, и он понял, глядя на нее, спящую, что он думал о львах. О преследовании своей будущей жены по аттракционам, когда им было одиннадцать и десять, о путешествии за компанию с ней по девяти провинциям и тридцати четырем штатам, пересекая границы и обратно. В то утро по пути на работу он случайно дважды проехал на красный свет.

Запонка состояла из двух пластмассовых пуговиц, соединенных проволокой, очевидно от очень дешевой рубашки. Он сидел за столом и вертел ее между пальцами. Торговец? Курьер? Пылесосы? Страхование? Прошло много дней с тех пор, как он нашел эту запонку, он почти не бывал дома. Жена никак не реагировала. Она сама работала сверхурочно и с недавних пор стала непривычно обходительной. Учтивые чужаки в спальне, они едва разговаривали. Но он по-прежнему думал, глядя на нее ночью, что все это еще можно каким-то образом спасти. Иногда он касался ее белесых волос на подушке, представляя, что бы он ей сказал, будь у него сила воли. Он чувствовал, что идет к чему-то, к действию, спасительному набору слов, способному восстановить его брак, вернуть ее и сделать Микаэлу снова досягаемой – все сразу. Не так уж это несбыточно. Он спонтанно завел отдельную тетрадь, не имеющую отношения к делу Лилии. Школьный конспект: «Второй закон термодинамики гласит, что все системы стремятся к энтропии. Является ли процесс необратимым или его возможно повернуть вспять?» Запись о Микаэле: «Норовиста, скрытна; каштановые волосы, зеленые глаза». Запись о жене: «Чрезмерно подчиняется второму закону термодинамики». Он предусмотрительно хранил тетрадь отдельно, в служебном кабинете. На ней была наклейка «Семья», и лежала она в ящике стола. Иногда он просматривал записи, когда было поздно и он отработал целый день, и сил не было прочитать хотя бы еще одно словечко или позвонить насчет пропавшей Лилии. Микаэла: «За ужином всегда молчит, иногда не могу встретиться с ней взглядом за обеденным столом. Ощущение, будто дочь подменили». Элайн: «Почти не спит, но никогда не выглядит усталой. Красные гранатовые серьги в цвет красных ногтей». Ему хотелось прийти однажды домой и выполнить обхватывающее движение, подобно связыванию шпагатом. Он провел много времени, раздумывая, как этого достичь, и эти записи как бы служили подготовке. В какой-то момент ему показалось, что собрано достаточно улик для полноты картины, чтобы действовать решительно и вернуть все на свои места.

Несколько дней он думал, что подготовка идет гладко и он приближается к пониманию, которое ему необходимо, но затем на дне своего гардероба он нашел незнакомый галстук. Он заметил его однажды утром, одеваясь, неделю или две спустя после запонки. Галстук валялся, словно его небрежно закинули туда из комнаты за ненадобностью. Но его невозможно было забросить туда под таким углом. Кристофер частенько закидывал вещи в шкаф, чтобы знать, что такое просто невозможно: вещи, заброшенные из комнаты, попадали в стену или в дверцу шкафа, даже если она была открыта, следовательно, галстук явно подбросили. Он же, в конце концов, сыщик. Он понимал, что его дразнят и он должен что-то сказать, просто обязан сказать и что сказанное может даже помочь, но галстук все снова сделал отчужденным, безвозвратным и невозможным. По дороге на работу он говорил сам с собой, пытаясь вызвать в себе что-то. Печаль? Гнев? Он был встревожен легким, но безошибочным чувством облегчения. По крайней мере, думал он, хоть что-то проясняется. Гораздо позже, когда вечерело, он сидел за столом, глядя на запонку, погруженный в прошлое.