Последний вечер в Монреале

Дома в гостиной у нее имелся тренировочный канат, натянутый на высоте одного фута над полом, но ей грезилось другое: сотня футов, восторженная толпа и огни. Или же абсолютная неподвижность между банковскими башнями – идеальный путь отступления с главным ключом от сейфовой ячейки, непринужденно, по карнизу противоположного окна. Она ходила туда и обратно, искусно, в одиночестве. Хождение по канату успокаивало ее, когда в доме становилось слишком тихо и никого не было. Казалось, промежуток времени между окончанием уроков и приходом родителей с каждым вечером удлиняется. Микаэла ощущала себя на переднем крае нового блистательного мира, словно родители просто отдали дом в ее распоряжение. Отец возвращался поздно и общался мало. После ужина раскладывал на столе в гостиной папки и погружался в них до глубокой ночи. Порой он вставал, расхаживал, откидывал голову назад и, закрыв глаза, вслух повторял, как мантру, одно имя (Лилия, Лилия), но ни разу не посмотрел вверх и не заметил свою дочь, которая наблюдала за ним из-за балюстрады. Бывало, она так и засыпала на ступеньках.

Мать приходила домой к полуночи и относила ребенка в постель, целовала нежно в лобик, и Микаэла спросонья открывала на мгновение глаза: «Почему ты так много работаешь»? Иногда мать не отвечала, иногда говорила: «Потому что у меня есть дела, дорогая. Здесь все заняты работой, ты не замечала?» Она прижимала Микаэлу к себе, и ворот ее блузки попахивал табаком и кремом после бритья.

– Я нахожу ее несколько… жесткой, – дипломатично сказала учительница седьмого класса на последнем родительском собрании, которое посетила мать Микаэлы.

– Неужели, – ответила мать Микаэлы. Она была заинтригована, но ей трудно было сосредоточиться. – Жесткой?

– Напористой, – моментально поправилась учительница, пытаясь найти другое слово. – Она очень целеустремленная. Миссис Грейдон, думаю, нам надо обсудить успеваемость вашей дочери по французскому.

Эта была затяжная головная боль для учителей; по закону Квебека о языке Микаэла соответствовала требованиям для получения вожделенного английского образования и с первого класса отставала по французскому.

– Полагаю, она нагонит, – сказала мать Микаэлы. Она провела пальцами по волосам, глядя в пол. – Мне пора на работу, – внезапно заявила она. – Меня начальник дожидается.

– Конечно, – сказала учительница Микаэлы. – Я только думаю…

– Что она жесткая?

– Я хотела сказать, я думаю, возможно, здесь мы имеем дело с дислексией. По всем предметам, кроме французского, она учится на «отлично». Похоже, она его просто не воспринимает. Не мне говорить, что в нынешнем политическом климате неспособность владеть языком…

– Жесткая, – настаивала мать Микаэлы, едва улыбаясь.

– Ну, немного напористая. Да. – Учительница не могла не заметить, что мать Микаэлы, кажется, даже довольна этим обстоятельством. Не то чтобы это вызывало беспокойство, но с тех пор она перестала назначать встречи с родителями Микаэлы.

На следующей неделе Кристоферу позвонили из циркового училища. Молодой ассистент сбивчиво сообщил ему, что Микаэла сорвалась с проволоки. Он говорил, хватая ртом воздух, что она лишь растянула лодыжку, все в порядке, не мог бы он приехать за ней? Мать Микаэлы необъяснимым образом была недосягаема. Микаэла никому не рассказывала, что едва видела отца за последние две недели. Он сконфуженно стоял в церковном подвале, сунув руки в карманы пальто, недовольный тем, что его оторвали от работы. Стараясь не подавать виду, он изучал ее лодыжку вместе с тренером. Он согласился, что лодыжка немного отекла и до завтра все заживет.

– Как ты умудрилась упасть? – спросил он. – Там же должна быть страховочная сетка.

– На ней-то я и подвернула ногу, – сказала она. – Сетка не дала мне сосредоточиться, и я упала.

– Как может страховочная сетка помешать сосредоточиться?

– Она зашевелилась, – объяснила она. – Кто-то снизу ее задел. Если бы не это, у меня все было бы в порядке.

– Если бы не это… – начал было отец, но понял, что не может договорить. Последовала неловкая пауза. Он откашлялся.

– М-да, полагаю, вы отвезете ее домой, – сказал тренер с русским акцентом, мужчина средних лет, у которого не хватало пальца на левой руке.

– Да, – ответил Кристофер, удивленный постановкой вопроса. – Да, конечно. Благодарю вас. – Он неуклюже кивнул и вышел с дочерью на улицу. Этот квартал нравился ему больше всего, и он подумал, что редко тут бывает. В этом уголке города прекрасная архитектура. Несколько минут они шагали молча, Микаэла прихрамывала, Кристофер рассматривал наружные винтовые лестницы домов.

– Папа? – Он посмотрел на нее, прервав погружение в мысли, не зная, что сказать. – Папа, я хочу работать в цирке.

– Исключено, – сказал он.

– Почему? – спросила она с нотами раздражения в голосе. И захромала сильнее.

– Ты не можешь работать в цирке, – сказал он. – Тебе тринадцать.

– Четырнадцать. У нас в училище девочка на год старше меня работала в цирке «Дю Солей», когда ей было столько же, сколько мне. Я могла бы пойти на пробы, – сказала она.

Он не удостоил ее ответом.