Последний вечер в Монреале

Он встретил свою жену, когда они были детьми, в бродячем цирке. Странное воспитание, по многим меркам, но в те времена оно казалось нормальным: его отец работал укротителем львов, а ее родители были канатоходцами. Детство проходило в тысяче запыленных городов от Ванкувера до Галифакса, в оживленные тревожные годы, когда многие по-прежнему водили детей в цирк, и все ждали атомной бомбардировки, и Советский Союз все еще маячил мрачной империей из-за моря. Элайн вечно ходила с ободранными коленками, носила ленточки в косичках и закатывала родителям неистовые скандалы. Она происходила из старинного рода канатоходцев. Ее родители недоумевали, с чего вдруг дочь так ненавидит их профессию, и склонны были принимать все близко к сердцу. Зимы проходили в ожидании открытия сезона, в созерцании зимнего солнца из окна классной комнаты, в думах о новом отъезде, о встрече с Элайн в коридоре и в совместном обратном отсчете дней:

– Двадцать восемь дней, – говорила она таинственно, проходя мимо, и дети вокруг притворялись, будто им совсем незавидно. Кому же не хочется попутешествовать с цирком?

– Пятнадцать дней. Четыре, и наконец, завтра, – шептала она с горящими глазами, потому что, даже если она не хотела становиться эквилибристкой, сама мысль об учебе в школе дольше одного полугодия представлялась им обоим нелепой. И вот ранним утром длинная колонна грузовиков трогалась в путь на восток из Калгари, а он лежал на полу семейного дома на колесах, почитывая комиксы про Человека-Паука. Элайн – его лучший и единственный товарищ – иногда коротала время в пути между стоянками в одном прицепе с ним. Первый раз он поцеловал ее где-то между Оттавой и Торонто.

Десятилетия спустя, в Монреале он, закрыв глаза и стиснув запонку, оперся локтями о стол и прижал кулаки ко лбу. Посидев без движения несколько минут, он медленно распрямился, положил запонку в ящик стола, в котором лежала школьная фотография Микаэлы, и протянул руку к стопке папок на краю стола. Он раскрыл верхнюю папку и разложил карту, на полях которой двадцать восемь раз было написано имя Лилии. Он начал пренебрегать остальными расследованиями.

Кристофер безмолвно следил за ней через горы, прокладывая линии по североамериканскому континенту, звонил в дальние полицейские управления, находил места, где ее видели, собирал слухи, наводил справки. Из своей жизни он наблюдал за глубинкой, состоявшей из папок и документов, которые содержали разгадки ее исчезнувшей жизни, а его тропа сквозь дебри была отмечена кружками от кофейных чашек. Он засиживался допоздна. К делу была приобщена сотня с лишком страниц – фотографии, полицейские рапорты, возможные обнаружения; память, разложенная по конвертам и машинописным документам, кадры с камер наблюдения, ранние детские снимки; и один из них не давал ему покоя: он был использован газетчиками Квебека вскоре после ее исчезновения; на нем запечатлены два угрюмых темноволосых ребенка – Лилия и ее единоутробный брат Саймон, а позади улыбчивая мамаша на далеком крыльце. Маленький мальчик обнимает крошечную сестренку. Дети, насупившись, смотрят в объектив, а за ними – сияющая мать. Что могло заставить семилетнего ребенка убежать босиком по снегу? Вопрос озадачивал его.

Все же Лилия находилась где-то рядом. Шли месяцы, и он временами чувствовал, что приближается к ней. Случались любопытные мгновения, как озарения, когда он смотрел на карту и догадывался, где она находится. По вечерам он приносил папки домой и раскладывал документы на обеденном столе. Оттуда он отслеживал пропавшую девочку в пустыне, словно далекое крылатое существо в ослепительном небе; невидимая машина описывала дугу на шоссе, а он смотрел на карту в гостиной в Монреале. Микаэла следила за его отъездом с лестницы.

Иногда, в те вечера, когда они собирались вместе за ужином, что случалось все реже, он поднимал глаза на дочь, сидящую напротив, и молчаливо задавался вопросом, как ей объяснить впоследствии, в невообразимо сладостном будущем, когда Микаэла повзрослеет и они примирятся, и пропустят стаканчик-другой: я не избегал тебя, ты не виновата, но случились запонка и галстук, а твоя мама не говорила со мной, и мой брак… Объяснения разваливались даже у него в мыслях. (Записи о втором законе термодинамики: «Все системы неизбежно стремятся к энтропии. С какой стати моя семья должна быть исключением?»)

15

В раннем детстве окружающий мир представлялся Лилии вереницей гостиничных номеров, подобно архипелагу, простирающемуся по Соединенным Штатам. Островная жизнь протекала мимолетно и скоротечно: сплошь и рядом автомобили, мотели, придорожные забегаловки, обмен подержанных машин на пустынных окраинах, долгие перегоны по шоссе под солнцем и дождем, общение с официантками, которые считали, что ей еще рановато пить кофе, ночлеги на грубом постельном белье в дешевых мотелях, послания, тайно написанные в гостиничных Библиях: «Я не хочу, чтобы меня нашли».