Последний выдох

– Гхм… Ну, потому что я снова и снова проверял, завязаны ли у меня шнурки, запер ли я двери и выключил ли салонное освещение автомобиля – даже днем, а еще я лег в постель и не вставал с нее целый месяц, и еще я пытался убить себя. И когда меня выпустили из больницы, велели стать твоим приходящим пациентом.

– Я не справилась и не оказала тебе нужной помощи, мне очень жаль. У меня не было никаких парней. Я все время была в бегах и скрывалась. И я каждый день думала о том, что сделала с тобой, что я подвела тебя, и мечтала о том, чтобы все можно было отменить и исправить.

– Ты можешь исправить прямо сейчас! Мы можем пожениться, как я предлагал тебе в записке…

В сотейнике вспыхнула мята. Салливан снял сотейник с огня и на мгновение накрыл его крышкой, чтобы унять пламя.

– Нет, Фрэнк, – сказала Элизелд, – ты умер. Тебе ведь об этом известно? Все женитьбы для тебя остались в прошлом. В тот вечер ты не был пострадавшим в моей клинике, ты тогда убил себя. Помнишь, ты не вылезал из постели целый месяц, – тогда тебе еще рано было расслабляться, потому что тогда еще не пришло время. А сейчас пришло. Ты умер. А теперь спи, засыпай таким глубоким сном… чтобы не оставалось ни места, ни света для снов.

Целых несколько секунд в кухне было абсолютно тихо, лишь слабо шипел динамик, а Салливан и Кути внимательно следили за вращающимся цилиндром мела.

Потом голос снова заговорил.

– Меня посещала мысль, что, может, я умер, – спокойно произнес он. – Ты в этом уверена, Анжелика?

– Уверена. И мне очень жаль.

– Ты вспоминала обо мне? И тебе жаль?

– Все, о чем я думала, было так или иначе связано с тобой. И вот я здесь прошу тебя о прощении.

– Ах. – Снова на несколько секунд воцарилась тишина. – Прощай, Анжелика. Vaya con Dios[62].

– Ты меня прощаешь?

Целую минуту из динамика раздавалось шипение, до тех пор пока Брэдшоу не переступил на другую ногу и не прокашлялся, потом из динамика зазвучал глухой треск, который прекратился, когда Элизелд нажала рычаг на телефоне.

Стараясь не пересечься ни с кем взглядом, Салливан допил пиво из банки, расслышав, как скрипнули колени Брэдшоу, когда он снова поменял опорную ногу. Мятный дым обильно клубился под низким потолком.

Элизелд отодвинула стул и встала.

– Твою ж мать, я не… – заговорила она прерывающимся голосом…

Из динамика у мойки снова раздалось мелодичное дребезжание. Потом стихло и снова повторилось.

Она наклонилась и схватила трубку:

– Алло?

Из динамика в виде карандашной точилки с мелом раздался солидный мужской голос:

– Можно мне поговорить с Дон Теем, пожалуйста?

– Это меня. – Кути подошел к аппарату и сел на стул. Элизелд молча передала ему трубку. Он прокашлялся. – Говорит Томас Эдисон, – произнес он.

Голос в динамике шумно выдохнул.

– Ради всего святого, это же открытая линия! Воспользуйтесь элементарной осторожностью, хотя бы! Мой сын…

– В безопасности, – ответил Кути. Его лицо было бесстрастным, но по щекам потекли слезы. – С нашего конца линия замаскирована и всячески нафарширована.

– Боже мой, вы в состоянии говорить физически! Его голосом! Что, черт возьми, мы натворили? – Чуть громче голос позвал: – Кути! Сынок, ты меня слышишь?

Лицо Кути покраснело, скуксилось, и он расплакался.

– Я здесь, папа, только не кричи, иначе… вдруг сломается динамик, он у нас работает от точилки для карандашей. Не волнуйся, мистер Эдисон обо мне хорошо заботится. Но папа! Передай маме, что я не нарочно! Это я должен был умереть! Я пытался вам рассказать, но вы об-ба б-были п-пьяные! – Голова его опустилась, тело обмякло, и он просто всхлипывал.

Элизелд встала подле него на колени, обняла за худенькие голые плечи и мягко привлекла к себе.