Поэтому я ничего не стала облекать в слова; я просто лежала, свернувшись, на постели, и кипела от досады, пока Орион и Лизель обсуждали условия договора. Рассеянность враз покинула Ориона: Лизель только что полностью расчистила ему путь. Теперь он мог только охотиться, есть и спать (последние два пункта – опционально). Она даже предложила ему сварить какую-то приманку из амфисбены.
Уж точно я не ревновала. Честно говоря, я была так далека от ревности, что даже и не думала об этом, пока Лизель не бросила в мою сторону исполненный досады взгляд, и тогда я поняла, что ей бы очень хотелось пробудить у меня ревность. Если бы дверь приоткрылась хоть немного, она бы бросилась на штурм. Я ее не винила. Лизель так хотела получить гарантированное место в Нью-Йорке, что всерьез рассматривала Магнуса Тибо и убийство; я, несомненно, ставила Ориона выше того и другого. И если уж он один раз заглянул ей в декольте, Лизель постаралась бы обеспечить ему вторую возможность.
Но он этого не сделал, и тогда я запаниковала еще больше, потому что у Ориона не было никаких причин
Орион не имел никакого права отказываться. Я не сомневалась, что торты он любит, ну или, по крайней мере, готов попробовать, а с моей тарелки ему не досталось бы ни кусочка, пока у меня было право голоса. Хотя бы ради приятных воспоминаний… но Орион даже глаз не скосил. Неужели он так искусно притворялся равнодушным?
Лизель рассердилась, что неудивительно. Столько усилий, а в ответ лишь капелька благодарности. Поэтому, когда зазвонил колокол, возвещая о завершении очистки, Лизель сдержанно сказала:
– Я к себе, – и ушла, прежде чем я успела встать и удалиться вместе с ней.
– Я тоже пойду, – поспешно сказала я, но тут Орион подошел ко мне и тоскливо спросил:
– Ты уверена?
У него хватило наглости мельком бросить взгляд на
– Абсолютно, – резко ответила я.
– Я тебя провожу, – сказал он.
Нужно было ему позволить. Но вместо этого я сказала:
– Я и без посторонней помощи сумею пройти по коридору, Лейк.
Тут в животе у меня заурчало, и он заметил:
– Ты же рассталась с завтраком. Тебе надо поесть.
Он вскочил и принес мне батончик мюсли всего лишь восьмилетней давности, очевидно, полученный в подарок от какого-нибудь восторженного поклонника. Это, конечно, был не торт, но по меркам Шоломанчи вполне сходило за высокую кухню. Я, как полная дура, взяла батончик и, как полная дура, съела, сидя на кровати Ориона – у меня возникло неприятное ощущение, что я сделала это нарочно, – а он, разумеется, сел на кровать рядом со мной. Орион осторожно обвил рукой мои плечи, когда подумал, что я не обращаю на него внимания, а я притворилась, что действительно не обращаю внимания; голосом, исполненным слабой надежды, он произнес: «Эль», а я велела себе спихнуть его с постели.
Но я этого не сделала. Более того, я, чувствуя себя униженной, поцеловала Ориона первой, и тут началось, потому что я изголодалась, и люблю торты, и после первого кусочка захотела второй, а потом третий… и я сунула руки ему под футболку и прижалась ладонями к горячей голой спине, и было так приятно сидеть с кем-то рядом – и это был не просто кто-то, а Орион, и он задрожал с головы до ног и обнял меня, и я чувствовала, какой он сильный, и под кожей у него двигались мускулы, которые он накачал, годами сражаясь с чудовищными тварями, выползавшими из темноты. Губы у Ориона были теплые и мягкие, и вы просто не представляете, как это было здорово и как у меня улучшилось настроение.
Я напоминала себе одну из тех глупых младшеклассниц, которые тосковали внутри созданной мною иллюзии в спортзале, с той разницей, что происходящее было абсолютно реальным, и я
И не стала. Я все целовала Ориона, и ласкала его, и дышала с ним в такт, и мы соприкасались лбами, так что наше неровное дыхание никуда не улетало. Орион гладил меня по голове, пропуская пряди меж пальцев, – он то ослаблял, то усиливал хватку, и дышал тяжело и рвано, и было так приятно, что я тихонько рассмеялась в это маленькое теплое пространство между нами и попыталась стянуть с Ориона футболку.
Он содрогнулся и отпрянул, удерживая меня на расстоянии вытянутой руки, а затем хрипло, с нескрываемой мукой произнес:
– Нет. Нельзя.