Последний выпуск

Настало неловкое молчание. Я отодвинула в сторонку грязное белье Ориона, чтобы освободить немного места на полу, и стала делать отжимания, приправленные слабой пульсирующей болью в голове. Я устала, проголодалась, затылок по-прежнему ныл, а потому упражнения принесли немало маны, но силы у меня закончились раньше, чем истекло время, и я снова плюхнулась на кровать Ориона, еще более усталая и голодная, чем раньше, а вдобавок еще и потная. Лизель сидела у Ориона за столом и что-то писала; я сообразила, что она делает за него уроки. Очевидно, догадавшись одновременно со мной, Орион неискренним тоном произнес:

– Слушай, ты не обязана…

– Мне сейчас больше нечем заняться, – перебила Лизель. – Потом можешь вернуть долг.

– Он охраняет комнату, – напомнила я.

Лизель пожала плечами.

– Он сам здесь находится, так что это не считается.

Я полагала, что считается, поскольку Ориону не хотелось сидеть в комнате, и он бы убежал, не будь нас, но, кроме меня, спорить никто не желал. Лизель добавила:

– Мне нужна чешуя амфисбены.

– Да, конечно, не вопрос, – с энтузиазмом ответил Орион.

Я нахмурилась, но мне совершенно не на что было опереться. Это разумная плата человеку, который делает тебе домашку, и даже если ты думаешь, что он, некоторым образом, обязан бесплатно поймать амфисбену (лично я так не думала), он все-таки имеет право получить нечто взамен за добычу чешуек.

И вообще, Орион, быть может, и не стал бы охотиться на амфисбену задаром; они лишь немногим опаснее агглов, которыми питаются. Основная проблема с ними заключается в том, что каждые несколько лет хищники, угрожающие амфисбенам, массово гибнут при очищении; тогда амфисбены откладывают огромное количество маленьких упругих яиц в теплых сырых уголках, например возле труб с горячей водой. Вскоре после Нового года детеныши вылупляются и так и сыплются из душей и кранов, шипя и кусаясь обеими пастями. Это, конечно, кошмар; впрочем, яд у них еще такой слабый, что просто щиплет. Он станет сильней, когда они вырастут и перестанут пролезать в кран. Когда моешься, слышно, как они там шипят; остается лишь надеяться, что внезапно не отвалится насадка душа.

Я подумала, что в этом году наверняка будет нашествие амфисбен. Нужно было предупредить остальных, а заодно посвятить часть времени, отведенного для рукоделия, изготовлению сеточек, которые можно будет прикрепить в душе. Лизель, вероятно, предвидела это некоторое время назад и придумала, как превратить нечто имевшееся под рукой в полезный ресурс. Вот умница. И еще умней с ее стороны было воспользоваться прекрасной возможностью отправить Ориона на охоту в уплату за выполненное задание, с которым она наверняка справилась бы за час-другой.

Я лежала на постели и совершенно неоправданно дулась, пока Лизель расправлялась с целой пачкой заданий; у нее уходило на это примерно столько же усилий, сколько у меня – на то, чтобы лежать. Она слегка притормаживала, только если попадалось неразборчивое слово, которое Орион заляпал едой и/или внутренностями злыдней; тогда она подзывала его, чтобы он помог разобраться. В целом я сильно недооценила Лизель: она потратила тридцать восемь минут, включая сортировку заданий по порядку срочности, раскладывание листков по папкам и приведение стола в порядок.

Я перестала злиться на нее и стала злиться на Ориона, который рассеянно отодвинул папки на край стола и сказал:

– Супер. Спасибо. Сколько тебе надо чешуек?

Этого было бы недостаточно и для меня, а уж тем более по нью-йоркским стандартам.

– Лейк хочет сказать – он безмерно благодарен за то, что ему не придется целых полгода увертываться от чанов с крепкой кислотой, поскольку он не удосужился сделать домашку, – сварливо сказала я.

Лизель пожала плечами с усталостью ветерана всех войн – вероятно, она с самого начала прокладывала себе путь, делая уроки за членов анклавов, – и обратилась к Ориону:

– Тридцать шкурок принесешь? И чтобы не младше двух недель.

– Конечно, – блаженно ответил Орион, и я не заскрипела зубами только потому, что это исключительно фигура речи.

Никакого оправдания у меня не было. Лизель заключила хорошую сделку, и Орион тоже, и даже я получила свою выгоду, потому что могла немного перевести дух. Больше не нужно было беспокоиться из-за того, что заброшенное задание вернется и напомнит о себе. Орион теперь имел полное право забыть об алхимии; в любом случае, насколько я понимала, он не имел к ней склонности. Зачем он вообще решил специализироваться на алхимии? Нью-йоркские лаборатории наверняка полны гениев; вряд ли он выбрал этот предмет, чтобы на всю жизнь сделаться посредственным алхимиком.

Меня это страшно раздражало, тем более что веских причин для раздражения не было. Я даже сказать ничего не могла. Если бы я попыталась облечь свои чувства в слова, вышло бы нечто неприятное, завистливое и жалобное, вроде: «С какой стати ты так легко заключаешь сделки, которые позволяют тебе отделаться от нелюбимых занятий?» После этого, впрочем, следовало бы намекнуть, что я-то не такая, – но на запястье у меня красовался нью-йоркский разделитель маны.