Послеполуденная Изабель

– Потому что, хотя и подавляя вспышки, они лишали меня радости жизни. Я могла работать, писать, чувствовать. Все мое тело ощущало покой, мозг был окутан ватой. У меня не возникало вообще никаких физических желаний – и не то чтобы Шарль намекал на то, что хочет страстной близости со мной. Для этого у него была немка. А мой любовник пересекал Атлантику. Я хотела вспомнить, каково это – хотеть и быть желанной. Ощущать тебя глубоко внутри. Вонзать ногти тебе в спину и чувствовать, как ты взрываешься. Это то, чего мне не хватало месяцами. То, чего мне, даже на транквилизаторах, отчаянно хотелось пережить снова. Поэтому за несколько дней до твоего приезда я отказалась от лекарств.

– Это разумно?

– Ясно, что нет! Но спасибо, что так деликатно выразился. На самом деле это было безумие, как я обнаружила несколько часов назад. После того инцидента я позвонила своему врачу. Он сказал, что теперь вместо двух таблеток три раза в день, как прописано, мне следует попробовать принимать по одной, но так же три раза в день. Я спросила, можно ли обойтись только половиной таблетки. Он сказал, что это рискованно, и мне совсем не хочется возвращаться к тем пыткам электрошоком. Но я полна решимости, пока ты здесь на этой неделе, придерживаться назначенной пониженной дозы. Мне нужно чувствовать тебя. Мне нужно чувствовать.

– Не унесется ли все это прочь в конце концов, как сильная буря?

– Так мне говорят. Но я хочу оставить эту тему, не тащить ее в наши отношения. Сегодня утро среды. Нам осталось быть вместе только до вечера пятницы. А потом ты исчезнешь.

– Не навсегда.

– Но надолго.

– Я мог бы все это изменить.

– Нет, не мог бы. Как и я. Знаешь, мама однажды рассказала мне, что в начале их романа мой отец сделал громкое заявление: «Наша любовь вечна». Реальность – во всяком случае, в том виде, в каком я ее помню, – оказалась очень долгим погружением в неудовлетворенность. В атрофию, которая омрачила жизнь каждого из них и полностью окрасила мое детство и мою юность.

– Расскажи мне еще что-нибудь, – попросил я, наливая вино.

– Я уже говорила об этом раньше.

– Только в общих чертах. Расскажи больше.

– Но у нас не так много времени.

– Ты должна уехать сегодня утром, когда?

– Около десяти, самое позднее – в десять тридцать.

Я посмотрел на часы.

– Тогда у нас есть еще шесть часов.

– Но это печальная история. Потому что большинство браков имеет печальный конец.

– Поскольку я никогда не был женат, а мой отец был холоден со мной, и моя очень порядочная мать скуповата на ласку… скажем так, я все еще жажду любви.

– Я тоже. – Она запустила пальцы в мои волосы.

Молчание, как и это общее заявление, повисло между нами.

Я первым нарушил паузу.

– Можно ли считать интимом разговоры о любви до восхода солнца?

– Только если до восхода солнца.

– Тогда расскажи мне свою историю. Я хочу знать все.

***

Разговоры до рассвета. Зарождающийся свет, каскадом струящийся по крышам. Ночное пробуждение. Почти пустая бутылка «Сент-Эмильон». Пепельница, полная окурков. И Изабель, в потоке негромких откровений, прикуривая одну сигарету от другой, рассказывающая о том, как, тринадцатилетняя, она рано вернулась из школы, страдая от ужасных болей первых месячных, и застала дома полуголого мужчину, выходившего из родительской спальни.

– Он был слегка обрюзгший, с нелепыми усами в стиле Жан-Поля Бельмондо – очень популярными в ту эпоху. Коллега моей матери по лицею, где она преподавала. Его позабавило то, что я смутилась, увидев его в исподнем, – на нем были светло-голубые боксеры в горошек… очень глупые. Он улыбнулся мне и спросил: «Сказать маме, что ты пришла пораньше?»