Послеполуденная Изабель

После того как я проснулся в четыре утра и совершил роковую ошибку, осмелившись навести порядок в студии Изабель – поступок, который по причинам, до сих пор мне неведомым, интерпретированный как часть манипуляционной игры, – волна усталости снова обрушилась на меня… так же, как прошлым вечером после мелодрамы с Изабель.

– Вы очень хороший человек, Омар.

– Вы тоже. Не позволяйте никому говорить вам обратное.

Но говорят же, говорят, хотел я возразить… но не сделал этого, потому что жалость к себе была чем-то, что мой отец всегда подавлял… и чего я старательно избегал, поскольку считал бессмысленным и саморазрушительным.

– Мне просто нужно поспать. – Я протянул ему десятифранковую банкноту. Омар вскинул руку.

– Это за счет заведения.

– Но это лично вам, – сказал я.

– Не надо… но спасибо. Позвоните, если вам еще что-нибудь понадобится.

Он оставил меня в покое. Я потягивал кальвадос, наслаждаясь обжигающим яблочным бренди, снимающим тревогу последних часов. Я еще больше успокоил себя сигаретой и мыслью: душевная мука, охватившая Изабель, заставила ее действовать совершенно неосознанно. Или, по крайней мере, мне хотелось в это верить. Точно так же, как другая часть моего мозга, внутренний голос прокурора, побуждала задуматься, не показала ли она мне патологическую сторону своей личности… ту, что пропитана яростью и жестокостью. Я не мог с этим смириться, снова убеждая себя в том, что она одержима послеродовым безумием, и не следует думать, будто теперь мне открылась темная сторона ее души.

Я отхлебнул еще немного «кальва», жадно затягиваясь сигаретой, пытаясь сдерживать злость, печаль и глубокое разочарование… с нулевым результатом по всем фронтам. Я вернулся к отвару, на вкус мятному и целебному, и поймал себя на мысли: «Я снова в Париже и вторую ночь подряд ложусь спать в то время, когда обычно укладывают семилетних детей. Мои внутренние часы не просто выключены… они перекошены». Я допил отвар. После чего решил растянуться на кровати и устроить сиесту, приказав себе завести маленький дорожный будильник на девять вечера, полагая, что смогу поужинать где-нибудь поблизости, а затем отправиться на рю де Ломбар и найти джазовое заведение, открытое допоздна. Я снова улегся и сомкнул глаза, мечтая стереть из памяти последние несколько часов. Сон пришел мгновенно, свалил меня нокаутирующим ударом. А потом сквозь забытье прорвался настырный стук в дверь.

– Месье Сэм, месье Сэм…

Голос не Омара. Скорее, Тарака – турка, ночного портье. В комнате царила кромешная тьма. На циферблате моих заводных часов слегка подсвечивались стрелки. 3:13 утра. Merde. Merde. Merde. Еще одна драгоценная парижская ночь, потраченная впустую на травматический сон. Я включил прикроватную лампу.

– Месье Сэм, месье Сэм…

– Иду, иду…

– К вам посетитель.

– Ко мне? – удивился я, чуть не брякнув: но я здесь никого не знаю.

Кроме…

– Женщина? – спросил я.

Он кивнул и добавил:

– Я сказал ей, что поздняя ночь и вы, вероятно, спите. Но она была настойчива. Просила передать, что ее ждет такси.

– Такси?

– Так она сказала.

– А она не может подняться?

– Ее ждет такси.

– Почему?

Тарак лишь пожал плечами, добавляя:

– На самом деле она сунула мне 100 франков, когда я сказал ей, что не могу вас будить. И тогда она передала мне это.

Один из ее элегантных конвертов цвета слоновой кости. На лицевой стороне каллиграфическая надпись черными чернилами перьевой ручки: Сэмюэлю. Внутри записка:

Mon Amour70,

Если ты сможешь как-то простить мое безумие и это вторжение посреди ночи, я жду тебя внизу. Пожалуйста, дай мне шанс принести тебе самые страстные извинения.

Мне потребовалось около трех секунд на размышление:

– Скажи ей, что я сейчас спущусь.

Тарак одобрительно улыбнулся.

– Очень хорошо, месье.

Через две минуты я спустился по трем лестничным пролетам в лобби. Где стояла она – с рассыпанными по плечам рыжими волосами, осунувшимся лицом, покрасневшими глазами, в подвязанном поясом черном плаще, окутывающем усохшее тело, с зажженной сигаретой в пальцах. Услышав мои приближающиеся шаги, она повернулась и быстро подошла ко мне, взяла мое лицо в ладони, осторожно поцеловала в губы и прошептала:

– Я не заслуживаю твоего благородства.

– Почему такси?

– Мы едем на Бернар Палисси.

– Но мы могли бы подняться ко мне.

– Бернар Палисси… c’est nous71.

– Ты в этом уверена?

– Теперь ты меня ненавидишь, да?

– Вряд ли. Я просто…

Я мог бы закончить фразу любым из этих слов: обеспокоен, напуган, ошарашен, сомневаюсь, растерян. Но Изабель прижалась лбом к моему лбу и спросила:

– Возможно ли прощение?

– Что ты сказала своему мужу?

– Он уехал… со своей женщиной. Я сказала ночной няне, присматривающей за Эмили, что не могу заснуть, еду в свой офис работать и вернусь поздним утром. Ее это вполне устраивает, поскольку дневная няня приходит в девять.