Посмертные записки Пикквикского клуба

На потолке этой кухни, в самом ее центре, старик Уардль повесил собственными руками огромную ветвь омелы, и эта знаменитая ветвь мгновенно подала повод к самой восхитительной и отрадной сцене, где опять первая роль должна была принадлежать достославному основателю и президенту столичного клуба. Подбоченясь и расшаркиваясь обеими ногами, мистер Пикквик ловко подлетел к старой леди, взял ее за руку, подвел к таинственной ветви и приветствовал свою даму со всей любезностью кавалера времен леди Толлинглауер. Старая леди соблаговолила принять поцелуи великого человека со всем достоинством и важностью, приличной такому торжественному случаю; но молодые девицы, все до одной, вздумали на первый раз оказать решительно сопротивление, потому, вероятно, что старинный обряд утратил свое первобытное значение в их глазах, или потому, что сопротивление их естественным образом могло возвысить ценность удовольствий от буквального исполнения старинного обряда. Как бы то ни было, молодые девицы зашумели, засуетились, забарахтались, завизжали, забегали по всем углам и обращались ко всем возможным уловкам, не думая, однако ж, выбегать из кухни, что, конечно, всего легче и скорее могло бы каждую из них освободить от назойливости неотвязчивых джентльменов. Казалось, эта суматоха начинала уже надоедать некоторым господам; но в ту пору, когда, по-видимому, пропадала всякая надежда на буквальное исполнение обряда, девицы вдруг остановились как вкопанные и смиренно подставили свои розовые щечки для джентльменских поцелуев. Мистер Винкель поцеловал молодую девушку с черными глазами; мистер Снодграс приложил свои губы к сахарным устам мисс Эмилии Уардль; мистер Уэллер, не дожидаясь очереди стоять под святочным кустом, перецеловал всю прислугу женского пола, начиная с мисс Эммы. Бедные родственники целовали, кто кого попал, не разбирая ни возраста, ни пола. Старик Уардль стоял неподвижно и безмолвно, прислонившись спиной к камину и обозревая всю эту сцену с неописуемым наслаждением. Жирный толстяк оскалил зубы и пожирал святочный пирог.

Мало-помалу все угомонилось и пришло в обыкновенный порядок. Поцеловав еще раз достопочтенную праматерь семейства, мистер Пикквик величаво остановился под заветным деревом, и мысли его, по-видимому, погрузились в созерцание золотого века. В эту минуту вдруг ни с того ни с сего молодая девица с черными глазами бросилась на шею великого мужа и влепила самый звонкий поцелуй в его левую щеку. Оказалось, что это было условленным сигналом, и прежде чем мистер Пикквик успел опомниться и вникнуть в сущность дела, целый хор веселых девиц окружил его со всех сторон.

Умилительно и трогательно было видеть, как великий человек стоял в самом центре этой цветущей группы: его целовали в лоб, в виски, в подбородок, в щеки и даже в очки; но после всех этих поцелуев, сопровождавшихся громким смехом, открылась сцена еще более трогательная и умилительная. Невидимая рука вдруг сорвала очки с его ученого президентского носа и завязала ему глаза шелковым платком: понурив голову и растопырив руки, мистер Пикквик переходил из угла в угол и от одной стены к другой до тех пор, пока не удалось ему поймать одного из бедных родственников, который уже потом все остальное время пробегал с завязанными глазами. После жмурок, где мистер Пикквик оказал необыкновенную ловкость, наступила знаменитая игра в «Хватай Дракона»⁷, продолжавшаяся до тех пор, пока все действующие лица не пережгли свои пальцы. Затем посреди кухни явился великолепный стол, где между прочим все и каждый должны были угощать себя яблочным вином, которое пенилось и кипело в огромном сосуде из красной меди.

— Превосходно! — воскликнул мистер Пикквик, бросая вокруг себя торжественные взоры. — Вот это уж подлинно можно назвать комфортом нашей незатейливой жизни.

— Мы неизменно каждый год соблюдаем этот обычай, — сказал мистер Уардль. — Хозяева и слуги садятся все вместе за столом, и, в ожидании полночи, обыкновенно рассказывает кто-нибудь старинную историю. Трундель, возьми кочергу, любезный, и поправь огонь.

Мириады искр посыпались от горящих головней, и яркое пламя из камина отразилось на всех лицах.

— Хотите ли, господа, я пропою вам песню? — сказал мистер Уардль.

— Сделай милость, — отвечал мистер Пикквик.

И мистер Уардль, наполнив кубок яблочной настойкой, пропел, к удовольствию всей компании, святочную песнь, где доказывалось как дважды два, что зима — самое лучшее из времен года, а святки — лучшая неделя во всей зиме. Залп рукоплесканий и заздравный тост, предложенный всем хором, были достойной наградой для благородного певца.

— Уф, какая дьявольская погода, господа! — сказал один из гостей, заглянувший в окно.

— A что? — спросил Уардль.

— Снег валит хлопьями, ветер воет как голодный волк, и, кажется, подымается метель.

— О чем это он говорит? — с беспокойством спросила старая леди. — Уж не случилось ли чего-нибудь.

— Нет, матушка, ничего, — отвечал Уардль, — Джем заметил только, что на дворе поднимается вьюга. Отсюда даже слышно, как ветер ревет через трубу.