Посмертные записки Пиквикского клуба

— В том-то и дело, сэр, — подхватил Сэм, — их оно не угнетает; им здесь — что на курорте. Но есть и такие, кому все это не в радость; они бы заплатили, если бы могли, и они гибнут оттого, что их запирают сюда. Тут так, сэр: кто бездельничает и проводит время в трактирах, ничего в тюрьме не теряет, а кто работает как только может, тут теряет всё. Наблюдается крен, как говорил мой отец, когда ему делали грог не половина наполовину, наблюдается крен, вот в чем беда.

— Мне кажется, вы правы, Сэм, — проговорил мистер Пиквик после недолгого раздумья, — совершенно правы.

Побродив еще немного, мистер Пиквик объявил, что, по его мнению, настало время удалиться на ночь. Он велел Сэму переночевать на каком-нибудь постоялом дворе поблизости и вернуться рано утром, чтобы уговориться о перевозке необходимых вещей из «Джорджа и Ястреба».

Нет нужды скрывать тот факт, что мистер Пиквик чувствовал себя очень подавленным и расстроенным. Он был одинок среди этой грубой, пошлой толпы, и его сердце сжималось при мысли, что он посажен и заперт в эту клетку без всякой надежды на освобождение. Ни на одно мгновение ему и в голову не приходило, что он может освободиться, утолив алчность Додсона и Фогга.

Хотя комната смотрителя была очень неуютна, но в данный момент она обладала тем достоинством, что в ней никого, кроме самого мистера Пиквика, не было. Он присел на свою маленькую железную кровать и задумался над тем, сколько денег смотритель извлекает в год из этой гадкой конуры. Придя путем математических расчетов к выводу, что доход от этого помещения приблизительно равняется доходу собственника небольшой улицы в лондонских предместьях, он задался вопросом, какой соблазн мог завлечь грязновато-серую муху, ползавшую по его панталонам, в душную темницу, тогда как в ее распоряжении весь воздух, и, поразмыслив, пришел к заключению, что насекомое лишилось рассудка. Разрешив подобным образом свое недоумение, он начал замечать, что засыпает. Тогда он вытащил ночной колпак из кармана, куда предусмотрительно спрятал его утром, и, неторопливо раздевшись, лег в кровать и уснул.

— Браво! С пятки на носок... выверт с притопом... сыпьте, Зефир! Будь я проклят, если балет не ваша планида. Валяйте дальше! Ура!

Эти неистовые восклицания, сопровождавшиеся оглушительным хохотом, пробудили мистера Пиквика от того глубокого сна, который, продолжаясь каких-нибудь полчаса, кажется спящему растянувшимся недели на три или на месяц.

Не успел умолкнуть голос, как вся комната заходила ходуном, так что стекла в окне задребезжали и кровати затряслись. Мистер Пиквик вскочил и несколько минут в немом изумлении пялился на разыгрывавшуюся перед ним сцену.

Посреди комнаты человек в широкополом зеленом кафтане, коротких полосатых штанах и серых бумажных чулках выделывал популярнейшие коленца матросского танца. Его шутовские движения, представлявшие собой карикатуру на грациозность и легкость, в сочетании с его костюмом производили крайне нелепое впечатление. Другой, очевидно очень пьяный, которого, должно быть, уложили в постель его товарищи, сидел, прикрытый одеялами, распевая с большим чувством и проникновенностью куплеты какой-то комической песенки, третий, оседлав одну из незастеленных кроватей, аплодировал обоим исполнителям с видом знатока и поощрял их тем пылким проявлением чувств, которое и разбудило мистера Пиквика.

Этот последний субъект был великолепным образчиком той породы людей, которых в их полном развитии можно видеть только в таких местах. Иной раз их можно встретить в недоразвитом состоянии около постоялых и конных дворов, но своего расцвета они достигают только в этих теплицах, которые как будто специально создаются законодательной властью с целью культивировать подобные типы.

Это был высокий человек с оливковым цветом лица, длинными темными волосами и очень густыми, кустообразными бакенбардами, сходившимися под подбородком. Галстука на нем не было, так как весь день он играл в мяч, и из открытого ворота рубахи выставлялась его пышная растительность. На макушке у него торчала простая восемнадцатипенсовая французская шапочка с болтающейся пестрой кисточкой, очень удачно гармонировавшей с его простой бумазейной курткой. Длинные тощие ноги его были облечены в панталоны цвета перца с солью, скроенные так, чтобы демонстрировать полную симметрию этих частей тела. Но, будучи довольно небрежно подтянуты и кое-как застегнуты, они спускались не самыми изящными складками на пару башмаков, достаточно стоптанных, чтобы обнаружить пару очень грязных белых чулок. Во всем облике этого человека была какая-то неряшливая элегантность и демонстративная наглость, которая дорогого стоила.

Развязный субъект первый заметил, что мистер Пиквик на них смотрит. Он подмигнул Зефиру и с комической серьезностью попросил его не будить джентльмена.

— Да благословит его бог! — воскликнул Зефир, поворачиваясь и притворяясь крайне изумленным. — Джентльмен проснулся. Как поживаете, сэр? Как Мэри и Сара, сэр?