Весной 1899 года Лиза дважды встречалась с В. Г. Короленко, желая либо напечатать в возглавляемом им журнале “Русское богатство” свой рассказ о самоубийстве офицера (“Отчего?”), либо получить от мэтра совет избавиться от “вредной привычки” и не пытаться стать писателем. Короленко с молодой сочинительницей обошелся вежливо: рассказ не напечатал, но посоветовал отнести в “Журнал для всех” и даже предложил сам передать его туда. Через год рассказ вышел в “Журнале для всех”, подписанный псевдонимом
Но все это было так зыбко… Ну что такое женщина-писательница в царской России? Окончив курсы, Лиза поняла, что у нее нет никаких перспектив. Курсы не давали диплома о высшем образовании, только свидетельство об окончании курсов. Впрочем, “бестужевки” пользовались спросом. Но где? — в провинции! Там, откуда большинство из них с таким трудом вырвались. “Например, требуется помощница начальницы гимназии в Читу — 600 руб., при готовой квартире и без уроков, в Пермскую губернию — учительницей математики в старших классах — жалованья 1000 руб., но на эти места — удивительное дело — не нашлось желающих”.
И снова, как когда-то в ярославском дневнике, в записях Лизы появляется ключевое слово
Мне душно, мне хочется простора, широкой деятельности. Моя натура никогда не уляжется добровольно в узкие рамки жизни, разве жизнь сама ее уложит…
“Самое большее, на что я могу надеяться, — это сделаться начальницей гимназии — и только…” — возмущается Дьяконова. И это “только потому, что родилась женщиной”.
Идти в надзирательницы в провинциальную гимназию она не хочет. Гувернанткой — тем более. Работать на курсах, как Ольгу Добиаш, ее не оставят — не слишком-то выдающейся она была ученицей. В Петербурге интересной работы не найти. Максимум — стенографисткой. Но и для этого еще нужно закончить специальные курсы.
И получалось, что Бестужевские курсы — это “социальный лифт” без права выхода. Подняться — можно. Выйти — нельзя.
Вернувшись в интернат с выпускной вечеринки, она заперлась в своей комнате и заплакала. Она оплакивала курсы, которые действительно полюбила, несмотря ни на что. Она оплакивала свою будущую судьбу. Все вдруг стало понятно!
Мужчины могут строить широкие планы и мечтать о будущем, им принадлежит политическая власть. Мы же — можем двигаться только узкими, ограниченными путями, — и вот почему у нас не может быть такого широкого политического горизонта мышления: у нас нет дороги к власти, мы все-таки в конце концов — рабы. Мы — существа без прав, без широкой перспективы наши пути, — как покорно введенные в хомут лошади должны плестись по узкой колее.
И она приходит к верной, но еще смутно сформулированной мысли. Чтобы положение женщины действительно радикально изменилось, она должна
Лиза решает, что действовать нужно не снизу, добиваясь расширения прав для женщин в рамках существующей системы, а сверху, добиваясь победы женщины в самых узловых нервных центрах общественного и государственного устройства.
Все еще очень туманно в ее рассуждениях, но она уже понимает, что стать учительницей или даже гимназической начальницей означает служить той педагогической системе, которая создана мужчинами и
И еще — почему “гг. мужчины считают себя непогрешимыми авторитетами в области мысли”?
Для себя она видит три пути. 1) Поехать в деревню, чтобы заниматься физическим трудом, учить крестьянских детишек и “отдохнуть” (так! —
Так что все три дороги шли в одном направлении.
Распустила волосы
В марте 1899 года на Бестужевских курсах бушевали страсти. Возле длинного здания в стиле классицизма на 10-й линии Васильевского острова постоянно собирались группы молодежи и что-то обсуждали. “Известий масса, — пишет Лиза. — Выходит «Вестник обструкции», нечто вроде журнала”.
И в это время, находясь в смятенных чувствах, Лиза совершает один странный и как будто малозначительный поступок.