Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Николай Валерианович Муравьев, в прошлом прокурор Ярославского окружного суда, выдвинулся по службе в 1881 году, будучи назначенным главным обвинителем по делу “О злодеянии 1 марта 1881 года, жертвою коего стал в Бозе почивший император Александр II”. В том же году он был назначен прокурором Петербургской судебной палаты, затем исполнял эту же должность в Москве. В 1891 году стал тайным советником, а через год — государственным секретарем. 1 января 1894 года он возглавил Министерство юстиции и оставался на этом посту до январских революционных событий 1905 года.

В отличие от либерального министра внутренних дел Святополка-Мирского, Муравьев занимал в вопросе о переговорах с рабочими крайне жесткую позицию и отказал посетившему его накануне Кровавого воскресенья Георгию Гапону поговорить с царем на эту тему, а самого Гапона на совещании в Министерстве внутренних дел предлагал арестовать. После кровавых событий он ушел в отставку и отправился послом в Рим, где скоропостижно скончался в декабре 1908 года и был похоронен на итальянском некатолическом кладбище в римском районе Тестаччо.

Обращаться к Муравьеву с таким вопросом было бесполезно. Но если Лиза поступила так, значит, это имело для нее какой-то смысл. Во-первых, она хотела окончательно убедить саму себя, что все пути наверх в России для нее закрыты. Единственной возможностью для продвижения была педагогическая карьера, и Лиза одно время думала остаться в Петербурге, чтобы продолжить изучение русской истории у Лаппо-Данилевского, приват-доцента Петербургского университета. “Это самый простой, не представляющий никаких затруднений план, — пишет она, — практически даже очень полезный, так как дает мне возможность приобрести необходимый педагогический навык”. Но “препятствием к этому является моя личная воля”.

Эти загадочные слова говорят только о том, что становиться преподавателем Дьяконова не хотела. В ее понимании это означало стать колесиком и винтиком в “мужской” системе воспитания и преподавания.

Во-вторых, и это очень важно, Дьяконова при всей своей склонности к рефлексии была человеком поступка. Поход к министру с заведомо обреченной целью все-таки был поступком, в котором проявлялось ее человеческое достоинство.

Неслучайно Лиза подробнейше описывает этот визит на последних страницах своего петербургского дневника. Когда-то поступление на курсы было настоящим подвигом с ее стороны. Так же до последнего момента она и верила, и не верила, что судьба улыбнется ей, и делала все возможное и невозможное для этого.

Вообще все отношения Дьяконовой с Российской империей странно напоминают отношения с родной матерью, а в мистическом плане — с покойным отцом.

Посмотрите на меня!

Ведь я — ваша дочь, ваше порождение! Посмотрите на меня! Почему так больно мне жить?!!

Ответа на этот вопрос Лиза, в сущности, ждала и от Капустина, и от Введенского, и от Неплюева… Словом, от всех “важных” мужчин, что встречались на ее пути.

А ее сопротивление женской среде на курсах напоминает ее четырехлетнее противостояние родной матери. Не позволить себя сломать, запугать, подчинить…

Но что она хотела доказать?

Если бы она сама это знала!

Поход к министру Муравьеву также был жестом отчаяния. Что этот “законник” мог ей сказать?

Но, по крайней мере, она заставила на себя посмотреть. Дала понять, что она существует и она не такая, как все. До появления министра в комнате приема девушка внимательно рассматривала посетителей. “Мне было смешно и странно видеть этих взрослых бородатых мужчин, которых устанавливали, как школьников, и вытягивали полукруг ровнее, а они — повиновались, как автоматы. Наконец, выстроились. Дамы же остались сидеть…”

Дальше все было так, как должно было быть. “Несколько путаясь от желания высказать как можно короче — я спросила его о юридическом образовании женщины и возможно ли применить свои познания к делу. «На это я могу вам ответить справкой из закона, по которому женщинам запрещается заниматься адвокатурой»”. Тогда она намекнула министру, что в таком случае уедет за границу. (Когда-то такая угроза сработала с Капустиным.) Он ответил равнодушно: “Во всяком случае, я бы вам не советовал…”

В результате Дьяконова ушла от него, получив то, что хотела получить, — моральное право на эмиграцию: “На душе было смутно, скверно и тяжело от сознания своей зависимости, своего рабства. «Запретили»… Мужчинам легко решить этот вопрос. Но отчего запретили? Потому что мы — женщины? И в эту минуту я готова была ненавидеть свою любовь к родине, удерживающую меня здесь. Она одна мешает мне переменить подданство, уехать в ту страну, где женщина наиболее свободна…”