Посох пилигрима

И женщины-рабыни тоже сильно отличались друг от друга и одеждой, и внешностью. По одежде, красоте и молодости можно было без труда угадать, какую цену запросит за нее хозяин. Поэтому покупатели проходили прямо к такому товару, какой был им по карману.

Однако мой господин расспрашивал чуть ли не о каждом красивом и сильном рабе и приценивался к самым дорогим.

Хотя я-то хорошо знал, что денег у него немного и что только необычайная надменность, присущая ему со времен службы у царевича Чекре, заставляет Маншука надуваться, пыжиться и изображать из себя богатого и знатного вель-можу.

Наконец, он присмотрел то, что искал. Всегда выгоднее было покупать любой товар оптом, будь то миткаль, кожа на сапоги, овцы или рабы.

Он присмотрел торговца, который почему-то торопился продать свой товар — четырех рабов-мужчин, по-видимому, доставшихся ему сразу, в одном походе.

Маншук важно, не слезая с коня, спросил обладателя товара:

— Сколько хочешь за это?

— Сколь дашь, уважаемый?

— Сорок монет.

— За каждого?

— Побойся Аллаха.

— За всех?

Маншук помолчал. Затем сказал:

— Думай сам, почтеннейший. Я ведь даже не спросил, кто они, и что может делать каждый из них.

— Все равно, уважаемый. Даже сорок монет за каждого — и то несуразная цена.

Долгий торг кончился тем, что торговец уступил нам всех рабов за сто серебряных генуэзских дженовин.

Маншук велел всех их связать одной веревкой и вести мне и еще двум стражникам, хотя, честно говоря, в охране не было никакой надобности. Куда можно было убежать из Крыма — Великого Острова, окруженного со всех сторон водой? Однако Маншук, не пожалев нескольких серебряных монет, поступил именно так, ибо человек, которого сопровождали рабы и стражники, был более достоин уважения, чем человек, которого сопровождали только рабы.

По обычаю знатных кочевников, мой господин жил в полутора лье от Каффы, разбив небольшую стоянку, свидетельствующую о его независимом положении. Возле белой юрты хозяина стояли две кибитки, крытые старыми коровьими шкурами, в одной из которых жил я, а в другой — жены и дети Маншука.

Теперь мне предстояло потесниться, предоставив приют моим новым товарищам.

Из-за того, что я уже долгое время был слугой Маншука, то сразу же оказался старшим среди новых его рабов. Все четверо были захвачены в Левантинском море^{39} корсарами^{40}, когда шли из Греции к Палестине.

Все четверо были христианами, вознамерившимися совершить паломничество к святым местам, но их поход оказался неугоден Господу, и вместо Иерусалима все они оказались в Каффе — признанной черноморской столице работорговли.

Самого старшего из них звали Даниилом. Он был родом из Киева и сначала совершил паломничество на Афон, а оттуда намеревался добраться до Палестины.

В порту Пирей, маленьком захолустном местечке неподалеку от Афин, судьба свела Даниила с его товарищами по несчастью.

Одномачтовая фелюга^{41} с экипажем из трех человек шла в Ливан с грузом зерна, и хозяин судна согласился взять с собою и четырех богомольцев.

Кроме Даниила на борту фелюги оказались Карел — словак из города Оломоуца, армянин из Львова по имени Армен и мой соплеменник — Фридрих Шмидт из Австрии.

Нашему хозяину в общем-то повезло. Даниил был конюхом, Фридрих — кузнецом, Карел — аптекарем, знавшим толк во всех снадобьях и травах, и только Армен — художник и строитель — пришелся не ко двору кочевнику Маншуку. Честно говоря, и аптекарь до поры до времени ему был не нужен. И потому Даниил и Фридрих сразу же занялись своими делами, а Карела и Армена хозяин отрядил в пастухи и велел им пасти отары его овец.

Я же, как и прежде, ломил всю черную работу — рубил лес и собирал валежник на склонах гор, таскал воду, косил траву и делал еще десятки дел, из которых и состояли мои дни при почтенном Маншуке и его семействе.

Так прошло пять месяцев. А поздней осенью Маншук велел всем нам собирать наши пожитки, запрягать коней, волов и верблюдов, снимать юрту и кибитки и отправляться на новые места.

Мы тронулись из-под Каффы и вскоре оказались на берегу широкого пролива, за которым синели высокие горы, покрытые густыми лесами.

Мы переправились через Таманский пролив и оказались в предгорьях Кавказа. С разрешения местного черкесского князя мы разбили стоянку на высокогорном пастбище и, наверное, долго бы еще кочевали в этих благодатных местах, если бы какой-то татарский хан не потребовал от черкесского князя, чтобы он изгнал Маншука из своих владений.

И снова снялись мы с места, на этот раз двинулись к западу, в горы Мингрелии. Кажется, на седьмой день к нашей стоянке подъехал всадник — высокий, плечистый с гордо посаженной седой головой. Он назвался Александром, сыном Цурукидзе, и сказал, что живет в трех днях пути отсюда на берегу моря в городе Батуми. Александр сердечно посочувствовал нашему рабскому состоянию.

Когда же мы увидели на шее у Цурукидзе крест, то совершенно ему доверились и спросили, можно ли отсюда бежать?

— Конечно, можно, — спокойно и немногословно ответил Александр и затем начертил на земле, как нам следует ехать к морю, чтобы оказаться в его городе.