Посох пилигрима

Некий французский рыцарь-тамплиер, был послан к византийскому императору Алексею V Ангелу для того, чтобы вручить ему условия капитуляции. Рыцаря повели по залам, поражающим красотой и блеском богатства. Наконец, он остановился перед золотой дверью высотой в четыре человеческих роста и шириною в две сажени. Перед дверью, замерев, стояли гиганты-гвардейцы. Однако дверь не раскрывали. И вдруг рядом с нею вверх поползла одна из лазуритовых плит и открылся вход, через который едва мог пройти семилетний ребенок. Рыцарь наклонился и заглянул в отверстие. Он увидел огромный зал необычайного великолепия, в конце которого стоял золотой трон. На троне восседал император, а у его ног лежали сторожевые львы. По обеим сторонам зала немо и недвижно стояли сотни царедворцев в одеждах, усыпанных драгоценностями. Тамплиер понял: они ждут, чтобы он не вошел в тронный зал императора, а согнувшись в три погибели, чуть ли не вполз в него почтительно и раболепно склонившимся. Что было делать?

Рыцарь повернулся к отверстию спиной и вошел в тронный зал задом наперед. Император опешил. Царедворцы превратились в каменные изваяния. Такой дерзости не помнили в стенах владык Восточной Римской империи. Но когда тамплиер подошел к трону, один из львов встал, повернулся к рыцарю и зарычал.

Рыцарь, рассказывали мне, не догадался, что этот лев — искусно сделанная, большая механическая игрушка, приводимая в движение скрытым под полом механизмом. Француз выхватил меч и одним ударом рассек золоченого льва…

Когда мы подошли к подножию трона, то ни сотен придворных, ни механических львов здесь уже не было. Возле императора Иоанна Палеолога стояла небольшая кучка вельмож, с интересом взирающих на нас, грешных, будто перед ними были не несчастные скитальцы, занесенные случайными бурями из далекой Колхиды, а Ясон с аргонавтами, приплывшие с Золотым Руном.

Император показался мне уставшим нервным человеком, выглядевшим значительно старше своих тридцати пяти лет. Разговаривал с ним киевлянин Даниил — он был и того же, что император, вероисповедания, и за время пребывания на Афоне поднаторел в греческом языке. Когда же Даниил замолкал, подыскивая слова, в разговор вступал Карел из Оломоуца — он недурно знал латынь, на которой Иоанн Палеолог тоже весьма хорошо изъяснялся.

Выслушав нас, Иоанн предложил нам совершить плавание на галере, которая должна была вскоре пойти в устье Дуная к городу Килин. Галера была куда надежнее парусника и мы согласились принять его предложение, хотя в душе у меня сильно заскребли кошки: все же недавняя двухмесячная Одиссея еще держала сердца наши в немалом страхе.

Однако на сей раз все обошлось благополучно. Император послал корабль за своим братом, гостившим в Венгрии, и дал для него одну из лучших своих галер. Погода нам благоприятствовала, и вскоре мы оказались далеко на севере — в Килии, маленьком городке, расположенном в устье Дуная. Из Килии я, Армен и Карел с караваном купцов пошли к Сучаве, а Даниил остался ожидать попутчиков, чтобы затем пойти в Киев.

* * *

В Сучаве путям нашим надлежало окончательно разделиться: Армен должен был идти во Львов, где, как он мне рассказывал, жило множество его соплеменников, покинувших свою родину из-за зверств завоевателей-кочевников — монголов и тюрок. Я намеревался через Польшу добраться до своих родных мест, а Карел хотел через Южную Венгрию пройти к Оломоуцу. Но и здесь нашим планам не удалось осуществиться. Я заболел, и Армен с Карелом около месяца выхаживали меня, а когда болезнь вроде бы начала отступать, мы с Арменом попросили Карела идти своим путем, а сами, спустя три дня после его ухода, наняли возницу и отправились во Львов. В дороге мне стало совсем плохо, и я ехал, не понимая, где нахожусь, и часто путая явь с бредом.

Наконец мы добрались до Львова и устроились жить в маленькой каморке, неподалеку от Армянского собора. Каморка была сумрачна, болезнь все еще не оставляла меня, и по-прежнему бредовые видения сменялись явью, а явь незаметно переходила в абсурд.

И однажды, открыв глаза, я так и не понял, реальность или больное воображение заставляют меня видеть то, что оказалось перед глазами: перед моей постелью сидел Карел и внимательно глядел на меня.

— Карел? — спросил я, сомневаясь, не мерещится ли мне все это?

— Да, Иоганн, это я, — произнес он тихо и спокойно, как говорят с больным или ребенком, не желая пугать или волновать его.

— Почему ты здесь?

— Ты же был болен, когда пошел сюда, — просто ответил он. — И я не смог оставаться в Сучаве. Я все время думал: «Как-то ты там без меня?» И вот пришел.

Слезы благодарности навернулись мне на глаза.

— Стоит ли идти двести пятьдесят верст? Ведь во Львове тоже есть лекари.

— Хорошие врачи стоят недешево, а плохие лечат худо.

Я погладил Карела по руке и подумал: «Если когда-нибудь он попросит меня сделать что-либо, я это сделаю».

— А как же ты нашел меня?

Карел почему-то смутился, но тут же взял себя в руки.

— Армян во Львове немало, но художника Армена по прозвищу Чалтык знает каждый.