Посох пилигрима

— Охотно поясню, преподобный отец. Я узнал, заехав в монастырь Рейхенау, что двое моих спутников арестованы отцами-инквизиторами. И я, действительно опасаясь за них, стал искать помощи и содействия у нескольких знатных господ, как духовных, так и светских. Но я ничего не знал и не знаю и сейчас, что именно случилось в замке Фобург, когда и меня, и их здесь не было.

— Ну что ж, — сказал отец Августин, — мы расскажем тебе, что здесь случилось. — И чуть приподняв подбородок, сказал: — Брат Фабиан, позови-ка сюда кого-нибудь из слуг. Лучше всего какого-нибудь мальчишку.

Третий доминиканец, тот, который определил нечистого в мои осведомители, быстро вышел за дверь и тотчас же вернулся, волоча за ухо поваренка Тилли.

Отец Августин неспешно вышел из-за стола и приблизился к насмерть перепуганному мальчишке.

Молча и совершенно неожиданно преподобный дал поваренку такую затрещину, что тот отлетел в сторону и, ударившись головой об стену, чуть ли не замертво рухнул на пол. Тилли, беззвучно плача, встал на четвереньки, а затем, держась двумя руками за голову, поднялся на ноги.

Преподобный молча поманил его пальцем и, когда поваренок приблизился, так же быстро и сильно ударил его другой рукой. Тилли еще раз отлетел в сторону и на этот раз, трясясь всем телом, и воя в полный голос, чуть ли не на брюхе, подполз к отцу Августину.

— Нехорошо подслушивать, сын мой, — ласково проговорил преподобный. И таким тоном, будто он для поваренка отец родной, произнес: — Иди-ка, сын мой, позови ко мне твоих друзей — Освальда и Вернера. Так, кажется, их зовут?

Освальд вошел в комнату боком, сильно хромая, опираясь на две палки. Как ни странно, Вернер фон Цили выглядел еще более больным — казалось, что у него переломаны все кости: так трудно волочил он свое рыхлое тело. Взгляд его был опущен, голова поникла, руки обессиленно висели вдоль тела. За ним неслышно юркнул через порог Тилли и бесплотной тенью застыл у притолоки. Отец Августин, не глядя в сторону вошедших, ткнул перстом на пустые стулья, в абсолютной уверенности, что его жест будет мгновенно замечен и правильно истолкован.

Освальд и Вернер тяжело опустились по обе стороны важно восседающего кухмистера. Вернер сидел, не поднимая глаз, а Освальд неотрывно смотрел на отцов-инквизиторов строгими сухими глазами, и мне, должно быть, показалось, что зубы его были крепко сжаты, а под кожей скул время от времени перекатывались желваки. «Наверное, больше свидетелей не будет, — подумал я. — Все стулья заняты. А ведь они все заранее продумали и подготовили».

Отец Августин, лаково улыбнувшись, взглянул на вошедших в комнату мальчиков и проговорил распевно и мягко.

— Дети мои! Вы присутствуете при выяснении дела о вероотступничестве и еретичестве. Но прежде чем кто-либо из вас произнесет хотя бы одно слово, я хотел бы чтобы вы поклялись, что никто никогда не узнает ни о чем сказанном или случившемся здесь.

И отец Августин повторил слово в слово то, что говорил мне и Хансу о пособничестве еретикам, о костре и прочих столь же приятных вещах.

Освальд и Вернер, побледнев, подняли вверх правые руки и нестройно откликнулись: «Клянемся».

— А ты, что же, — обратился инквизитор к Тилли, — не считаешь себя человеком с глазами и ушами?

Тилли, не поняв, о чем говорит ему инквизитор, упал на колени и запричитал:

— Не бейте меня, добрый господин! Я сделаю все, что вы захотите!

— Встань, болван, — проговорил отец Августин раздраженно. — Никто не собирается тебя бить! Поклянись, что будешь держать язык за зубами, а не то пойдешь на костер, как еретик.

Тилли поднял вверх правую руку и, лязгнув зубами от страха, пробормотал: «Клянусь».

— Недруги Святой Инквизиции, — снова подобрев, почти распевно проговорил отец Августин, — нередко говорят о тайных допросах, которые якобы учиняют ее слуги. Эти допросы, говорят они, проводятся в тайне потому, что у инквизиции якобы нет аргументов и почти никогда нет свидетелей из-за самого главного — отсутствия преступления. Я не хочу предвосхищать событий, однако каждому непредубежденному человеку ясно: у нас есть и аргументы, — отец Августин плавно повел ладонью в сторону кипы бумаг на столе, — и свидетели.

При этих словах отец Августин взглянул в сторону Ханса и двух мальчиков и затем после недолгой паузы посмотрел в мою сторону.

«Так я пока что просто свидетель!» — обрадованно подумал я, и сердце мое радостно заколотилось.

Инквизитор перевел взгляд в сторону Ханса и проговорил:

— Сын мой, поменяйся местом с Иоганном Шильтбергером.

Я проворно вскочил и, мгновенно забыв и о своих преклонных годах, и о своем двухвековом дворянстве, быстро занял стул, на котором только что восседал одноглазый, а он степенно и важно перебрался на мое место.

— Скажи нам, Ханс, кухмистер и мажордом из замка Фобург, почему шесть недель назад ты пришел в трибунал Святой Инквизиции и сообщил о богопротивных делах и заушательских проповедях беглого бунтовщика и еретика по имени Томаш, укрывшегося по соседству с тобой в вышеназванном замке Фобург, принадлежащем твоему господину Иоганну фон Шильтбергеру?