Посол Господина Великого

– Писание сие, – сказал, – зело важное. Договор то с Казимиром Литовским супротив государя Ивана Васильевича, супротив веры православной святой, супротив всей земли Русской! Велите к государю везти немедля!

Отъехали воеводы важные. Олексаха, выждав, к реке сбежал да с разбегу в воду кинулся, вброд. Хорошо, обмелела река-то, повысохла, иначе как плыл бы с рукой пораненной? Выбрался на берег, поднялся на кручу, да через поле – к лесу. Там и упасся.

Олег Иваныч очнулся средь других пленных. Не особенно знатных – щитников всяких, да купчишек мелких, да кожемяк. Шея болела – чуть голова не отваливалась. Сунулся растереть – да руки за спиной связаны. Осмотрелся – два окровавленных трупа рядом, под кусточком валялись. Раны характерные – рваные, широкие, носы да губы отрезаны – не от битвы раны те – от пыток! Нехорошее предчувствие охватило Олега Иваныча, как увидал: московиты к дереву толстому пленника привязали, из толпы выхватив. Ну, толпа-то – человек с пол-сорока не будет. И московитов – десяток, с руками окровавленными. Костер жгли, дичь жарили. Один на костре саблю калил. С ними корчага – винищем твореным на версту разит. К корчаге той почасту московиты прикладывались, рыгали да ругались похабно…

Трое возле пленника стояли, лыбились. Молод пленник был, бледен. Кто-то для острастки в живот пнул парня. Кто таков – спрашивал.

– Нифонтий я… подмастерье… – жалобно ответил пленник. – Я и не хотел супротив вас идти-то, силком заставили – а нет, так в Волхов с моста метнули бы.

Олег Иваныч вздрогнул. Нифонтий… Подмастерье вощаника Петра, недавно казненного в Новгороде по наветам Ставра. Был еще и другой… Соперник Гришани на любовном фронте. Сувор, кажется.

От костра приблизился московит с раскаленной саблей. Протянул осторожненько:

– На, дядько!

Другой, что с пленником рядом стоял, сабельку взял аккуратненько:

– Глаз, он шипит-от…

Рраз!

Одно движение всего и сделал.

Страшно закричал Нифонтий…

Левый глаз его кровавым комком полетел на землю, вырванный из глазницы каленой московитской саблей.

– Ловко, дядько Матоня!

Матоня!

Так он выжил тогда, пес!

Олег Иваныч поежился.

– А вот сейчас… смотрите…

Правый глаз несчастного Нифонтия Матоня вырезал медленно, аккуратно, не обращая внимания на страшные крики.

Кто-то из московитов блевал за кустами.

Расправившись с подмастерьем, Матоня вразвалку направился к застывшим в ужасе пленникам. С сабли его падали на траву темно-красные тягучие капли.

Матоня остановился напротив пленников, нехорошо усмехнулся, всматриваясь в глаза каждому по очереди. Весь вид его выражал торжество и довольство…

Дошла очередь и до Олега Иваныча.

Вздрогнул Матоня… Узнал, сволочь!

И такая дикая радость озарила корявую морду садиста, что Олег Иваныч понял – легкой смерти ему не будет!

Неожиданно бросился вперед, ударил башкой Матоню, прыгнул в кусты.

Далеко не убежал – блевавший в кустах московит сшиб его единым ударом. Попинали ногами – запинали бы до смерти, да вмешался Матоня – потащили к дереву.

А ведь – хорошо попинали! Ребер не поломали, а узлы-то на веревке ослабли! Ну-ка… А вот, так и есть…

Осторожненько, чтоб не увидели, высвободил Олег Иваныч правую руку, пальцами затекшими пошевелил, заругался, отвлекая:

– Сволочи! Козлы! Твари!

– А мы те поначалу язык-от укоротим, – утерев под носом красную юшку, ласково пообещал Матоня. – Ну-т-ко, держи ему голову…

Ага, держите, суки позорные… Вряд ли, конечно, получится против всех – да лучше быстрая смерть, чем такая… А уж этого ублюдка Матоню он с собой на тот свет прихватит – к бабке не ходите!

Дождавшись, когда один из московитов схватил его обеими руками за шею, Олег Иваныч враз выпростал руку, протянул к вражеским ножнам… Миг – и московит упал, заколотый собственной саблей!

Ловко отскочив к росшему рядом дереву, Олег Иваныч нехорошо улыбнулся. Московиты попятились. Матоня страшно завыл, словно упустивший добычу волк, и, взмахнув окровавленной саблей, погнал на противника всех имевшихся воинов…

С радостным сердцем ехал по полю битвы славный московский воин Силантий Ржа. Доспехи черненые сняв, отдал людишкам – чистить, сам налегке ехал – в кафтанце атласном, алом, в рубахе белой, вышитой. На ногах – легкие сапоги козлиной кожи с узорочьем тисненым. На поясе – кинжал един только. Правда, меч двуручный, ливонский, к седлу привешен. Ну, это так – позабыл снять, теперь уж не выкидывать же!

Радостно было Силантию, душа пела. Удачно поход сей складывался, что ни сраженье – то победа. Отбили Заволочье, сожгли Русу, здесь вот, на Шелони, сразились. Главным силам до Новгорода двадцать верст осталось – конец войне близок. А потом… Жалует Иван Васильевич Силантия, слугу своего верного, землишкой со людищами, ох, жалует… Да еще и на выбор! Где б испросить-то? Вот, под Русой – ничего, говорят, да и к Новгороду близко. Иль у Тихвинского посада взять, рядом с иконой святой? На богомолье ездить, грехи замаливать. Но, опять же, земли там бедные, не растет жито. Больше овес да репа. Нет, лучше около Русы взять.