Посол Господина Великого

– Храни Господь государя великого, Ивана Васильевича, многая ему лета! – растянув узкие губы в улыбке, кивнул Ставр и вновь наполнил рубиновым терпким вином бокалы из тонкого венецианского стекла. Он и без бородатого дьяка знал, что сильно помог московскому великому князю. И деятельно руководил шпионским центром, и мутил воду на вече, и готовил облыжные обвинения самых знатных бояр – хоть бы вот Борецких да Арбузьевых – и, конечно, как мог, подрывал экономику Новгорода, по прямому указанию великого князя пуская в оборот фальшивые серебряные монеты. Последнее занятие больше всего нравилось Ставру – доходу приносило изрядно. Жаль, очень жаль было начинать обманывать грозного московского государя – да делать нечего – прекращать выпуск фальшивок боярин Ставр вовсе не собирался. Получше затаиться – то другое дело.

Распрощавшись с государевым дьяком, Ставр, взяв в руки недопитый бокал, подошел к распахнутому окну, выходящему на двор и дальше, на Неглинную. Горница располагалась на втором этаже в деревянном тереме, украшенном затейливой резьбой. Вообще, весь постоялый двор Неждана не так давно, после очередного пожара, был заново выстроен из смолистых сосновых бревен. И главная, рубленная в лапу, изба, и резное крыльцо, и терем, и хозяйственные постройки – амбар, конюшня и баня. Высокий заостренный тын опоясывал двор по периметру, воротами выходя к Неглинной, где был устроен небольшой вымол – пристань. Богатый был двор у Неждана – хоть куда двор. Только вот про самого Неждана молва худая ходила. Скопидом был на всю Москву известный. Люди говорили – за медяху удавится. Ладно, слуг, – жену родную в бедности держал беспросветной да тиранил ежечасно. Как и Ульянку, свояченицу, девку молодую, с полгода тому на Москву с Новеграда приехавшую. Казнили тогда в Новгороде вощаника Петра – Нежданова тестя. Узнав про то от Ульянки, погоревал немного Неждан – мастерскую-то вощаную в новгородскую казну по суду забрали. Потом махнул рукой – ну ее, мастерскую эту, за ней всяко пригляд нужен, а какой тут, к ляду, пригляд – сам на Москве, а мастерская в Новгороде. А девчонка – что девчонка? Воли ей не давал Неждан особо, работать заставлял – и в будни, и в праздники. Как появилась – сразу ей сказал: у нас, мол, указ такой – все работают. Вот и работала Ульянка… Дел много было: за постояльцами уследи, постелю взбей, с утра – уток, куриц, гусей накорми, к обеду двор подмети, после обеда – пока почивает хозяин – столы начисто выскреби, к вечеру полы везде намой, к ночи… К ночи и отдохнуть можно – молитву творя, да кланяясь – набожен был Неждан. Только не получалось отдохнуть к ночи Ульянке – от усталости без сил на сундук за печкой валилась – там и спала-отсыпалась. С утра – опять то же самое. Плакала украдкой за печкой Ульянка, тятеньку казненного вспоминала, Новгород родной да Гришаню. Гликерья – сестрица старшая, от мужа тайком, Ульянку голубила – то пряник даст, то заедку сладкую сунет. Странно, но от жизни такой не спала с лица Ульянка – наоборот, похорошела, расцвела, заневестилась. Видно, возраст такой подошел, по ночам сны греховные снились. Утром-то и помолиться как следует некогда – работа ждет, вечером – невмоготу, в сон клонит. А Неждан-то сластолюбцем оказался. Он и ранее от жены налево похаживал, на законы наплевав Божески, а уж как Ульянка появилась – ужом увивался Неждан. То ущипнет, то погладит, а то однажды зажал в чулане, задрал юбку… не учел, дурак, что Ульянка девка-то новгородская, ученая. Огрела по лбу поставцом да еще законы прочла, как сумела:

«А всех дел горше есть блуд: всяк бо грех проче тела есть, а блудем свое тело осквернити, тоя бо скверны! Аще муж от жены блядеть…»

Испугался Неждан – не ожидал такого – ко лбу деньгу приложив, вылетел из чулана. С той поры не приставал боле к Ульянке – облизывался только да работой гноил…

Посмотрел в окно Ставр-боярин, допив вино, бокал на стол поставил. Дверь распахнув, высунулся:

– Митря!

– Тута, батюшка!

– Дверь прикрой, шильник!

Ставр понизил голос:

– После обеда пойдешь в Кремль, в приказной палате сыщешь дьяка Стефана Бородатого, отдашь ему вот это… – боярин снял с пальца серебряный перстень, – скажешь – забыл-де, обедая. Еще скажешь – пускай государю напомнит про шпыня одного новгородского, что полоняником почетным у господина Силантия живет. Дескать, зело вреден полоняник тот да колдун, сказывают, как бы не навредил государю… Чуешь, про кого речь?

– Про собаку бешену!

– Пусть так. Ежели встретишь вдруг собаку ту….

– Нож острый в сердце!

Ставр стукнул рукой по столу:

– Молчи, дурень! Нож… Хорошо бы, конечно. Но не сейчас, позже. Нельзя на Москве его живота лишать – государь московский строго-настрого приказал придержать покуда. Ежели ножиком – сразу догадаются, кто… Тут хитрей надо. Ладно… Ежели встретишь, сразу ко мне – докладывай… А там ужо посмотрим. Уразумел?

Митря поклонился низехонько:

– Уразумел, батюшка-боярин!

– Ну, в путь тогда.