Посольский город

– Мы изменили Язык, – сказала я. – Внезапная перемена – она сработала. – Теперь в нем нет того, что их… отравляло. – Оно и существовало лишь потому, что сам язык, с его раздвоенным единством миромысли, был невозможен: он сам противоречил себе. Стоило языку, мысли и миру разделиться, как это случилось только что, и возбуждающее притяжение невозможного исчезло. Не было больше тайн. Там, где раньше был Язык-загадка, остался просто язык: звуки, обозначающие вещи, сообщающие, что с ними делать и для чего.

Ариекаи перебирали чипы, недоверчиво вслушиваясь в собственное восприятие того, что было на них записано. По крайней мере, я так думаю. Испанская Танцовщица сидел, пригнувшись, но его глаза были обращены ко мне. Быть может, теперь он понимал, как никогда раньше, что звуки, которые издаю я, – это слова. И он слушал.

– Да, – сказала я, – да, – и Испанец заворковал и, синхронизируясь сам с собой, повторил: – Да/да.

26

Ночь шла, и наши ариекаи стали один за другим уходить в себя и издавать какие-то ужасные звуки. Шум меня беспокоил, но что я могла поделать? Испанская Танцовщица, Утка, Креститель и остальные, кроме Даба и Руфтопа, которые смотрели на них, абсолютно ничего не понимая, впали в состояние, похожее на агонию. Не все визжали или что-то выкрикивали, но все до одного, каждый по-своему, производили впечатление умирающих.

ИллСиб встревожились, но мы с Бреном ничем не выдавали своего удивления: так они избавлялись от старых привычек, срывая их с себя, как струпья. Это была агония смерти и нового рождения. Все меняется именно сейчас: так я думала, причем очень отчетливо, точно такими словами. Теперь они видят.

Вначале был Язык, в котором звучание каждого слова было изоморфно фрагменту реальности: это не мысль выражала себя, а мир проговаривал себя посредством ариекаев. Язык всегда был в этой ситуации лишним: важен был только мир. Теперь ариекаи учились говорить, а заодно и думать, и это причиняло им страдания.

– Может, нам надо… – начала было Илл, но не нашла, чем закончить.

Теперь все сказанное было не-таким-как-оно-есть. Сейчас они произносили не сами предметы или события, но свои мысли о них, их обозначения; слова лишились своей привычной одномерности; знаки, указывая на предмет, рвали его на части. Для этого и нужна была ложь. Последовательность утверждений-отрицаний закручивалась в спираль неоднозначной природы слова, и ариекаи становились самими собой. Привычные смыслы отклонялись от курса, вызывая «мирскую» болезнь. Все вокруг них превращалось во все. Их умы вдруг занялись своеобразной коммерцией: метафора, как деньги, служила им теперь эквивалентом вещей, несравнимых прежде. Теперь они могли творить мифы: раньше они не знали чудовищ, но теперь мир вокруг них был полон химер, и каждая метафора порождала их еще и еще. Город – это сердце, сказала я, и мои слова породнили город с сердцем, соединив их в какой-то третий предмет, сердцеватый город, или города с пятнами сердец, или сердца с пятнами городов на них.

Неудивительно, что их мутило. Они были как молодые вампиры, которые сохраняют память, сбрасывая старую жизнь. От этого нет лекарства. Один за другим они затихли, но не потому, что их кризис кончился. Просто они перешли в новый мир. В тот, где живем мы.

– Вы должны научить других, – сказала я Испанцу. Грубо прервав его рождение. Конечно, он заслужил лучшего обращения, но у нас не было времени. Его мутило от трепета, внушенного новизной, но он слушал. – Тех, которые оглохли. Вы можете говорить с ними. Они думают, что оставили себя совсем без языка, но вы, именно вы можете показать им, что они сделали. – Раньше Язык не был возможен. Мы никогда не говорили одним голосом.

При свете солнца мы увидели в нескольких километрах впереди какие-то силуэты. К нам с грохотом приближались люди. В сторону города летели над нашими головами небольшие корабли.

– Глядите, – сказал Брен. – Вон тот ранен.

Подойдя ближе, мы увидели, что терранцев было совсем немного, человек тридцать-сорок, и они, трясясь в машинах, волокли за собой оборудование или подгоняли наспех собранные биомашины. Мы видели, что они нас тоже видят, и на мгновение нам показалось, что они готовятся напасть. Но этого не случилось.

– Должно быть, они сначала заметили их, – сказал Брен, имея в виду наших ариекаев. – Боялись атаки. Но, увидев нас, решили, что мы отряд из Послограда. Они плантаторы. – Обитатели глубинки, только что покинувшие свои дома и дальние фабрики-фермы. Они оказались на пути армии Безъязыких и здорово перепугались, когда налетевшие откуда ни возьмись абсурды без разбора убивали людей и сравнивали с землей их дома, а ариекаев, бок о бок с которыми они жили, вырезали или уводили с собой.

В небе показались новые корабли. Может, они пролетят так быстро, что не успеют заметить среди нас ариекаев или того, что мы движемся не туда, куда все. По правде говоря, они вообще не должны были обратить на нас внимания: так они торопились назад, в город. Некоторые суда, как я заметила, были в крови.