Посольский город

Испанская Танцовщица зашептал, называя людей именами, которых он не мог дать им прежде. В то же время он пристально наблюдал за пленником, как делал на протяжении нескольких последних часов.

Беженцев мы избегали.

– В зависимости от того, насколько быстро движутся абсурды, – сказал Брен, – мы догоним их через день или два. Скорее всего, завтра; какой это будет день, Мухамдей или лодей? – Никто из нас не имел понятия.

– А как же послоградцы?

– Их мы избежали. Думаю, прошли мимо. Они должны быть на своих позициях. В особенности… – и он показал на небо. – Вы видели корабли. Разведчики ранены. ЭзКел знают, что им не победить. Они заставят авангард терранцев и ариекаев вступить в переговоры.

– Да, хотя это у них тоже не получится, – сказала Илл.

– Нет, – ответил Брен. – С чего бы? Но они думают иначе.

– Испанец понимает, что надо делать, – сказала я. – Ты видел, как он ведет себя с пленником? Теперь он знает, что думают они одинаково. Что они оба думают.

Для нас это была совершенно новая экосистема – то редколесье, где под нашим наблюдением работал Испанец и другие ариекаи. Здесь главным хищником был не костеб/силас с его огромным малоподвижным телом и конечностями, которые легко и быстро просовывались между стволами деревьев, а стремительный делит/хи-ки, который охотился по ночам. Дальний родственник самих ариекаев, этот двуногий зверь был снабжен мощным оружием в виде двух верхних лап, которые соответствовали хватательному грудному крылу ариекаев, хотя и куда более ловкому. Его спинные крылья были неподвижны. Он вглядывался во тьму глазами, способными улавливать любое движение. Эти хищники вели общественный образ жизни. Они охотились, устраивая совместные облавы на мелких, не больше собаки, животных долины.

Мы были слишком крупны для них, но они все равно пристально следили за нами. Огни наших факелов вспугивали всякую летучую мелочь; поедатели фосфоресцирующей грязи, привыкшие рыть ходы и охотиться в светящейся почве, вылезали на поверхность и ловили зазевавшихся в лужицах света.

Нашего пленника мы по-прежнему не спускали с поводка – мы все еще не знали, стоит ли ему доверять, и не знали, как распознать, когда он станет послушным. Однако в последние дни мы и так обращались с ним куда смелее, а теперь в особенности. Новые лжецы из бывших Хозяев относились к нему уважительно и перешептывались словами, которые они произносили множество раз до того, но которые теперь приобрели совсем иное значение. Рано утром что-то изменилось. Ариекаи окружили пленника. А он не огрызался и не бросался ни на них, ни на меня, ни на Брена или ИллСиб: он только смотрел на нас и на других ариекаев.

27

Испанская Танцовщица и пленник кружили друг против друга. Остальные обступили их кольцом. Каждые несколько секунд кто-нибудь из двоих делал выпад грудным крылом, словно ножом, точно провоцировал драку. Им он описывал в воздухе какую-то фигуру: наступала пауза, затем второй повторял его движение. Спинное крыло Испанца, трепеща, разворачивалось и складывалось снова. Огрызок на спине Безъязыкого вздрагивал.

Жесты передавали информацию, это были телеграммы без слов. Немой разговор. Они не понимали друг друга, но каждый знал, что понимать есть что. И это был прорыв. Когда им удалось, наконец, установить контакт – что-то смешное, Испанец бросил на землю мясистый бутон, потом указал на оживший подлесок там, где он лежал, а абсурд поднял его – все ликовали, и мы, хотя не понимали почему, это чувствовали.

А это значило, что Испанец мог теперь говорить жестами. Нашему пленнику, лишенному даже имени, это, наверное, казалось еще более странным. Он-то думал, что без слов не бывает языка. Его товарищи общались между собой, даже не зная, что именно это они и делают, ведь между ними не было той пропасти, которая отделяла их от слышащих ариекаев; они передавали друг другу ту самую безнадежность, которая заставляла их считать себя изолированными от мира.

Но когда на нас напали и мы бежали в панике, он понял, что ему хотели сказать толчками и взмахами крыльев и рук. Он наблюдал за тем, как Брен, ИллСиб и я говорили друг с другом, жестами подчеркивая важное и то, что мы понимаем друг друга. Испанец понял, что можно говорить, не разговаривая: абсурд осознал, что можно не только говорить, но и слышать.

– Они столько его дергали, – сказал Брен. – Трудно было не понять: ведь они толкали его и показывали крыльями одновременно. Они заставили его слушаться. Может, если хочешь начать понимать язык, без некоторого насилия не обойтись.

– Брен, – сказала я. – Все это чушь. Мы все бежали в одну сторону. Мы все хотели спастись. И у всех нас были одни и те же намерения. Потому он и понял, что мы делаем.

Он покачал головой. И торжественно изрек:

– Язык – это принуждение, выраженное иными средствами.

– Чушь. Это сотрудничество. – Обе теории правдоподобно объясняли то, что произошло. Я противилась его точке зрения потому, что она казалась мне банальной, и сказала, что на самом деле наши идеи не столь далеки друг от друга, как кажется.