Посольский город

Ночью ариекаи окружили мой отряд. Мы сами просили их об этом: я все еще сомневалась, что ЭзКел не попытаются отомстить.

– Что будет дальше? – спросили МагДа. Они смотрели на меня с уважением и робостью.

– Все изменится, – сказала я, – но мы останемся. Теперь, когда они знают, что излечение возможно, все пойдет иначе. Как дела в городе? И в Послограде?

Паника и ожидание. Среди ариекаев в основном неразбериха. Борьба между фракциями – сначала они вроде бы объединились под властью ставленника ЭзКела и повиновались приказам бога-наркотика, но теперь начали воевать друг с другом по неподдающимся определению причинам.

– Мы… они… сделают все возможное, чтобы знание стало общим, – сказала я. – Им уже не нужен наркотик. Мы пытаемся работать вместе. Главный представитель безъязыких теперь Тевт. Испанец говорит с нами – в основном с ИллСиб, но может и… – МагДа не видели, как мы с Испанцем беседовали по вечерам: по-настоящему, хотя и медленно. – Мне надо кое-что тебе сказать, – сказала я ей тихо. – Я слышала, что говорят об этом люди, и они ошибаются. Это не излечение. Испанец и все остальные… они больше не наркоманы, но они не вылечились: они изменились. В этом все дело. Я знаю, может показаться, будто тут нет разницы, но вы понимаете, что они не могут больше говорить на Языке, МагДа? Не больше, чем раньше вы?

Было утро, совершенно безоблачное. В низинах вокруг меня, под прикрытием волосатой растительности планеты, шла работа: те, кто изобрел письмо, распространяли новый навык, обучая ему абсурдов. Возникали новые формы письменности, отличные от изначальных, альтернативные прочтения идеограмм, целые доступные лишь специалистам словари значений, созданных комбинациями тычков и жестов.

Скоро кому-нибудь из ариекаев придет в голову мысль о том, что идеограмму не обязательно чертить на земле и воспроизводить потом по памяти, ее можно написать на чем-то, что можно унести с собой. Может, мы даже покажем им как. Я уже воображала перо, приспособленное для крыльев.

Генералитет абсурдов стоял как вкопанный. Послоградская свита прихорошилась, как только могла в существующих обстоятельствах. Люди – беженцы из самых разных мест – наблюдали. Тевт и Испанец держались поближе ко мне, глядя в камеры.

Испанец привлек мое внимание движением крыла.

– Ты готова?/Ты готова? – Он говорил тихо. Я замешкалась, и он повторил опять. – Ты готова?/ Готова.

ЭзКел стояли напротив меня. Они снова выглядели по-королевски. Лицо Эза не выражало ничего. Кел распух от гнева.

– Слушайте. Вы все поняли? – Все послоградцы хорошо слышали меня, но я обращалась к ЭзКелу. – Теперь вы поняли, что будет дальше?

– Абсурды вернутся в город, а с ними мы. Вместе мы все начнем заново. У них уже есть кое-какие идеи. На месте Кора/Сайгисса, твоей марионетки, я бы поостереглась. Ты умно сделал, что не взял его с собой. Детали мы продумаем позже. Мы будем жить в Послограде.

До смены. Теперь все изменилось, навсегда, думала я. Я заглянула в свои записки.

– Они хотели убить нас потому, что мы были источником бога-наркотика. Они знали, что опоздали, что для них самих все уже кончено, но они хотели, чтобы у тех, кто придет за ними, было другое будущее, а для этого надо было избавиться от проблемы. От нас. Понимаете, они действовали самоотверженно. Себе они уже не могли помочь. Они помогали детям. Их поколение должно было оглохнуть, покончить с собой или умереть от отсутствия наркотика.

– Но теперь они знают, что заболевших можно лечить. – Игнорируя удивленные взгляды МагДа, я показала на Испанца: он показал на меня в ответ. – А раз их можно вылечить, то мы уже не имеем для них значения. Вот почему мы будем жить. Понятно? Но их надо вылечить. Это их условие. Иначе мы так и останемся заразой. А лечение оратеев требует времени. – Я показала на Руфтопа, все еще не затронутого метаморфозой. Все посмотрели на него. Он посмотрел на всех. – И таких, как он, много. Так что вам, ЭзКел, придется поддерживать их до тех пор, пока в этом будет необходимость. Без вашего голоса зависимые начнут умирать. Их не успеют ни вылечить, ни даже оглушить. Так что вам придется помочь им остаться в живых.

– Это любовь/Это любовь, – сказал Испанец. Люди, которые еще не слышали, как он говорит на своем сдвоенном всеанглийском, заахали. Испанец повторно объяснил, почему абсурды хотели убить нас и оглушить своих компатриотов и почему теперь они позволят нам жить. Ариекаи любят ариекаев. Этот глагол оказался единственным в человеческом языке, который подошел. Не безупречно, но с переводами всегда так. По крайней мере, правды в нем было не меньше, чем лжи. Новослышащие и абсурды равно любили зависимых ариекаев, и потому стремились вылечить их тем или иным путем, включив в ту или иную группу.