Посольский город

Терранцы, должно быть, поняли, что абсурды остановились, удивились странному затишью и пришли выяснить его причину, а безъязыкие не возражали. Беженцы разбили лагерь в некотором отдалении от нас и наблюдали.

Прошло время, прежде чем в барьере непонимания между абсурдами и группой Испанской Танцовщицы, новослышащими, была пробита солидная брешь, и все же это случилось гораздо раньше, чем я ожидала. Мы не учили глухих говорить: мы только показывали им, что они могут это делать и делают. Мы добивались не прогресса, а откровения; ведь откровения, как бы тяжело они ни давались, заразительны.

– Нам нужен ЭзКел, – сказала я.

– Они не придут, если узнают, что случилось, – сказал Брен. – Если они узнают, что потеряли.

Даже если это будет значить конец войны? Но я знала, что он прав.

– Ну тогда нам нельзя говорить им правду. Придется разбивать все камеры, какие увидим. Они не должны узнать, что произошло.

Полотенце и Креститель понимали, что за миссию мы им поручаем. А ведь еще несколько дней назад это было немыслимо. Они возвращались в город в одном летуне с абсурдом.

– Они знают, что им надо делать? – спросила я у Испанской Танцовщицы.

– Да/Да. – Они прокрадутся назад, в раненый корабль, прикинутся верными наркоманами-солдатами, пришедшими с известием о прорыве. Они скажут ЭзКелу, что абсурды остановились, что они просто ждут и что бог-наркотик должен пожаловать со всей своей свитой. ЭзКелу и в голову не придет, что их попросту обманывают. На это мы и рассчитывали. Да и как они узнают? Ведь они услышат новость от ариекаев, говорящих, как они будут думать, на Языке. Как Хозяева.

– Они знают, что делать, когда ЭзКел заговорят с ними?

– Да/Да. – Они знали, что им надо сделать вид, будто они в смятении.

– Они знают, что им надо будет упрашивать их говорить, если те будут молчать слишком долго?

– Да/Да. – Они знали, что им надо изображать зависимость. Они знали все, что должны будут сделать.

Два племени ариекаев пост-Языковой эпохи обменивались символами. Люди-беженцы не пытались подойти ближе.

– Неужели мы это сделали? – спросила я.

Подвергнутый интенсивной лучевой терапии того, что происходило кругом, Даб, наконец, сдался и резко пошел на поправку, ни с того ни с сего, как мне показалось, заговорив по-новому. Его друзья наблюдали за его внезапным то ли вознесением, то ли падением. Но Руфтоп так и не смог достичь этого. Он продолжал принимать дозы, слушая последние чипы. Он, единственный из всех, оставался зависимым.

Не знаю, какие критерии дружбы были распространены среди ариекаев, но, по-моему, им всем было грустно. А сам Руфтоп, наверное, чувствовал себя таким одиноким, как если бы на самом деле сидел один на крыше. Он наблюдал за немыми беседами из знаков и жестов, которые кипели вокруг, и, должно быть, ощущал себя в эпицентре перемен как в аду. «Ты спас всех нас, – думала я. – Без тебя нас уже давно не было бы в живых». Как будто ему было от этого легче.

Каждый день Испанец рассказывал мне об успехах. Учитывая масштаб случившегося, размах того, что сделали абсурды и новослышащие, времени ушло совсем немного. Не знаю, сколько дней кипели в нашем лагере безмолвные дискуссии, когда я вдруг поняла, что за нами, нервно вибрируя на ветру, наблюдают камеры. Но мы были уже готовы.

– Господи, – сказала я, показывая на них Брену. – Иисус Фаротектон. – Стоя на земле, я тыкала в камеры пальцами, совсем как осваивавшие новый язык ариекаи, жестами звала их к себе.

Это были разведчики из школы возле корабля ЭзКела. Он сам тоже наверняка был поблизости: они пришли, следуя указаниям и обещаниям Полотенца и Крестителя. Одни осокамеры все время старались куда-то уклониться, другие, наоборот, смотрели прямо на нас. Бог-наркотик слишком далеко зашел, чтобы повернуть обратно, заблокировать передачи и притвориться ничего не ведающим, даже если и понял то, что видел. Ведь передачи с этих малюсеньких камер шли не только на экранах приближающегося корабля, но и на больших экранах в Послограде.

– Слушайте, – закричала я, и тут же ощутила, как на меня обратились тысячи глаз ариекаев. Камеры, роясь, как мошкара, спустились пониже. – Слушайте меня, – сказала я и скрипнула зубами на ветру. – Слушайте.

– Они, наверное, в толк не могли взять, отчего такая задержка, – сказал Брен. – Куда подевались абсурды. Сколько они уже ждут? Прячутся в ожидании смерти, гадают, когда она придет.

– Слушайте, – сказала я. – Приведите их. Приведите сюда ЭзКела сейчас. – Я показала на Испанскую Танцовщицу, на глухих, с которыми он общался, и сначала Испанец, потом один за другим и все абсурды показали крыльями на меня. Камеры зажужжали, меняя положение, но я продолжала смотреть в одну точку, как будто передо мной были глаза единого существа. – Приведите их сюда немедленно. ЭзКел… вы видите меня, ЭзКел? – Я сделала выпад рукой. – Кел, приходи и дружка приводи.

– Вы будете жить, так всем и скажите. Послоград, ты меня слышишь? Ты будешь жить. Но вы двое все равно приходите сюда и узнайте, что надо сделать, ЭзКел. Потому что есть кое-какие условия.

28