Посреди России

Война не оставила ему родного дома. Остатки их семьи — все взрослые — попристроились кого где судьба остановила, и не было ни от кого из братьев и сестер ни одного обстоятельного письма, только короткие отписки с поклонами. Все были заняты, устраивали разоренную войной жизнь — тут уж не до гостеваний. Остался после демобилизации и Степан Дмитриевич около большого города. Помнится, однорукий почтальон подвел его к домишку с белыми окошками и подмигнул: живи, мол, не тоскуй, все тут есть: и крыша, и стол, и кровать… И до Москвы — рукой подать. Полчаса езды. Хозяйке дома, Марковне, не было еще и сорока. Она пустила Степана Дмитриевича без разговоров и даже не взяла с него за дрова, которые ножовкой опиливала на линии обороны, что бугрилась в поле за косогором. Приезжая с работы, он видел ее — краснощекую, полногрудую, крутившуюся около печки с нескрываемой радостью. Она с медовой улыбкой смотрела, как неторопливо он вешает ватник, расстегивает и снимает гимнастерку, моется. Он уходил к себе в комнату и ждал ужина. Из-за двери проникал выматывающий душу запах вареных костей, которые Марковна где-то доставала, слышался размягчающий аромат картошки, жаренной на маргарине. Наконец раздавалось неизменное: «Степан Митрич!» Он медлил немного и смело выходил к столу, потому что платил за еду.

Однажды Марковна сообщила ему, что в поселке свадьба. Женится демобилизованный и берет много старше себя. С домом. В тот вечер она заглянула во влекущую табачную духоту его комнаты и наткнулась на крепкую молодую руку, которая сразу всю ее и обняла…

А месяца через три Степан Дмитриевич привел в дом Марковны молоденькую разметчицу с их завода и объявил онемевшей хозяйке, что это его жена. Вечером следующего дня молодожены, придя с работы, увидели на дверях дома огромный амбарный замок, а на крыльце — свои вещи, увязанные в синее байковое одеяло. От крыльца по февральским сугробам тянулись свежие следы к сараю. Там засела Марковна и, должно быть, через щель следила за ними из куриной темноты безоконного строения. Молодожены переночевали на той же улице, в бане у знакомого литейщика. Нет, не помнит Степан Дмитриевич лучше постели, счастливей, чем широкий полок той бани! Горько ли, весело, но посмеялись они с молодой женой в тот вечер. Тепло было в бане, уютно, и Анна, стесняясь слабого пламени коптилки, просила ее потушить…

Тут прожили до весны. Но весной в общежитии завода места им не нашлось, и тогда-то Степан Дмитриевич решил строиться. За два воскресенья наворочал здоровых бревен из блиндажей, перевез их на самый край косогора — место, где ему отвели участок (а вид открывался с того косогора — красота!). Доски — старые кузова от машин — он по дешевке выписал на заводе, брусья для косяков прикупил «слева», не без этого… И начал. Хорошо, что до армии, мальчишкой, хаживал с плотниками. А впереди было лето, непочатый край работы и завоеванная жизнь…

— Видел я, как ломают ваши дома, — сказал Федька. — Как трахнет бульдозер — только мусор по сторонам…

Строился Степан Дмитриевич медленно, трудно. На самые ответственные работы приходилось нанимать плотников, которые в первый же год после войны успели уже испортиться и обнаглеть. Остальные работы он делал сам, да Анна — где подаст, где подержит, где отбежит, посмотрит, прямо ли. Шла работа. Двигалось дело. Наливались уверенностью руки Степана Дмитриевича, радовалась Анна. В сентябре она пошла в декрет и помогать уже не могла. Все сидела около сруба да просила: «Степонька, посади яблоню под окошком». На Октябрьскую, как родить ей, кухня была готова и на всем доме поднялась толевая крыша. Хватит дождям мочить сруб!

Из больницы с сыном приехали прямо в новый дом, точнее — на кухню. Радостно было: невелика кухня, да своя. Литейщик не взял с молодых ничего за проживание в своей бане, а на новоселье напился и орал над новорожденным: «Хорош парень! Хорош! Такие только в моей бане получаются!» А шоферня, заводские дружки-приятели — тоже наперебой: «Хорош! Хорош! Банщиком будет!» Анна подавала на стол и припадала к новой оцинкованной ванне, в которой была временно устроена постель маленькому Толе. Она следила, чтобы курить выходили на улицу, и была счастлива всем, и особенно — сыном, мужем, домом и яблоней, которую посадил-таки Степан Дмитриевич под окошком. А хозяин не раз вскакивал из-за стола, веселый, возбужденный, и тащил гостей в сумерки недостроенного дома, где вместо пола белели балки, вместо окон мутнели неопиленные проемы в стенах. Он с жаром рассказывал, как пойдут перегородки, где какая будет комната. «Поможем!» — заверяли подгулявшие приятели. Степан Дмитриевич в умилении хлопал их по спинам, зная наперед, что дом достраивать ему придется без них.