Посреди России

И он достраивал. Даже зимой, при свете лампочки. Строил, когда синели от мороза руки. Но прошло больше полутора лет еще, прежде чем Анна собралась в Москву за обоями. И вот наконец она оклеила дом голубыми, как небо, цветочками. Какими большими сразу показались их комнаты! Потом еще больше года ушло, пока Степан Дмитриевич собрался с силами и обшил дом. Потом красил, переделывал забор, принялся за сарай.

Казалось, не будет конца его одержимости. Но вдруг умерла Анна. У нее уже давно покалывало в боку. Первый приступ был еще той весной, когда они катали камни-валуны под углы дома. Потом был второй приступ, третий, и надо бы ложиться на операцию для удаления аппендикса, но как-то все было недосуг. В то дождливое воскресенье у нее поднялась к вечеру температура, она попросила — никогда этого раньше не бывало — вызвать «скорую». Степан Дмитриевич кинулся к почте через весь поселок. Но «скорая» пришла лишь под утро, завязнув в непролазной грязи вот на этой самой дороге, где сейчас лежит асфальт. «Перитонит», — грустно и виновато сказал доктор, посмотрев на четырехлетнего Толика, который лицом был весь в мать — чистенький, беленький, и уже все понимал…

— Ну вот, кажется, подъезжаем, — облегченно вздохнул Федька, видимо думавший о предстоящей рыбалке.

Дом был еще жив. По улице, на месте снесенных строений, зияли провалы. Многие дома лежали бесформенными кучами, сдвинутые бульдозерами и еще не вывезенные. Его же — стоял. И стоял сад, который он посадил еще при жизни Анны. Крайние яблони нависали над косогором и казались особенно высокими. По цвету листвы, по ее блеску Степан Дмитриевич понял, что сад млеет в тяжелой росной истоме. Калитка была уже сломана. Он прошел в сад, обошел вокруг дома, остановился около старой яблони. Послушал, как глухо постукивают капли по нижним листьям. «Степонька, посади яблоню», — вспомнил он.

— А ты зачем приехал-то? — вывернулся из-за угла Федька. Он жевал и выплевывал зеленые, кислые яблоки.

— Да вот… Дай, думаю, сниму пару выключателей, все равно пропадут, а в квартире у меня слабые поставлены.

— Дело! — Федька щелкнул себя по лбу пальцем и юркнул куда-то через сад к уцелевшим домам.

Степан Дмитриевич поднялся на крыльцо. Вошел в дом. В комнатах пахло пылью. На полу похрустывали стекла. В окно весело стрельнула ласточка и вышла навылет в другое. Он долго стоял в самой просторной комнате и как будто ни о чем не думал, прислушиваясь к стрекоту бульдозеров и воркотне машин. Рабочий день начался. Значит, девятый час…

Под окном зашуршало. Федька качнул над подоконником свою пропеченную солнцем образину и, улыбаясь, показал целую охапку патронов, выключателей, розеток, вырванных прямо с концами проводов.

— Видал? Порядок! — И с неожиданно озабоченным видом добавил: — Тут какая-то старуха хромая до города просится. Взять или наплевать? — И сам себе ответил: — Надо бы взять.

— Возьми, конечно, да поезжай. Пора тебе, а я доберусь автобусом, — сказал Степан Дмитриевич и стал вывертывать шуруп выключателя. Выключатели — он снял два — оказались поржавевшими и не годились в дело. Он оставил их на подоконнике, предварительно зачем-то смахнув с него пыль, и вышел из дома.

Около машины стояла Марковна, уже сильно постаревшая. Она увидела Степана Дмитриевича, узнала.

— Степан Митрич, а меня ведь паралич разбил, да вот бог смерти еще не послал, ходить заставил, — прослезилась она. — Я рано-рано приехала, автобусы пустые были. Теперь и я в городе живу. Комнату дали. Квартира маленькая, да больно гомониста: девка у меня есть, суседка, так целые вечера глотку, прости господи, дерет: «Туча пришла, грозу принесла!» — одно и то же, одно и то же! А какая тебе гроза, эвон ведро какое! А ты чего же дом-то бросил? А? Этакой-то дом! Взял бы да перевез куда, дачу бы сделал, сдавать стал.

— Трудов много, Марковна, — ответил Степан Дмитриевич, вздохнув.

— Что — трудов! Ты ведь еще не старый, — взглянула она на него каким-то очень знакомым взглядом.

Степан Дмитриевич наморщил лоб, растерянно посмотрел на нее, будто неожиданно вспомнил забытый долг.

— Ты ведь плотник хороший, — продолжала она. — Сделал бы все сам, дело это не зазорно. Ведь Иосиф и тот плотник был.

— Бандит был твой Иосиф! — вставил Федька, нетерпеливо переминавшийся у кабины. Он все держал свой товар в руках, прижимая его к груди.

— Святой-то! — изумилась Марковна, набравшаяся, как видно, религиозного духа во время болезни.

— Ну и что? — оскалился Федька и локтем открыл ей дверцу кабины. — Забирайся!

— Охтеньки, охтеньки! — запричитала Марковна, задирая длинный подол и выпрастывая из-под него ногу в войлочном ботинке.

Федька посмотрел-посмотрел, но помог все-таки старухе забраться в кабину. Захлопнув дверцу, он бегом кинулся за руль, махнул Степану Дмитриевичу рукой и дал газ.