Посреди России

— Не-ет, — облегченно и долго мотал головой, посвечивая плешью, и по привычке махнул рукой: — Все по плотницкому делу.

— В колхозе-то работал?

— И в колхозе, и по шабашкам.

С каким-то упреком самому себе я понял, что за тридцать лет, с той самой поры, как покинул края отчие, мне лишь наездами приходилось бывать там. Понятно, что за столько лет поотбился от родни.

— По шабашкам-то у меня много хожено! — дострагивал он любимую мысль. — Там меня люди ценили.

То, что дядьку ценили по всей округе, что за ним приходили из дальних деревень, перебивали друг у друга заказчики — это я знал. Была работа. И хоть не накопил он сундуки добра, но руку большого мастера сохранил, и стоят те дома в десятках деревень, стоят с резными подзорами по карнизам, по окошкам, с крыльцами о четырех столбах, обшитые «в елочку» и «по-польски» — кому как нравилось, кто как заказывал, у кого какой был материал… Да что дома! Он мебель делал на манер заводской, только крепость была в ней не заводская — дядькина крепость. На века. И казалось мне, закажи ему часы деревянные — одним топором сделает, и ходить будут…

— Дядя Митя! А чего ты с инструментом ко мне наладился?

— Дак мне Нюшка наша говорила: была-де в Симанове, а там слух прошел, что ты хотел стол делать. Письменный, по картинке. Так ли?

Я вспомнил, был такой разговор когда-то и с кем-то из родни, но вызывать старика я не смел, и вот он приехал сам.

— Сделаю тебе стол да заодно посмотрю, как живете тут, а то, может, больше и не придется…

Ему больше не пришлось.

Я пишу этот рассказ за его столом — крепким, удобным, с тумбочками и той самой отделкой, какая была на фотографии из старинного журнала. Не убоялся мастер никаких выкрутасов-украшений, лишь прищурился, будто высмотрел того старого мастера, потом кивнул — ничего: люди делали, и мы сотворим!

Помнится, упросил я его, и он дал мне запилить левый ближний угол стола, но как я ни старался, как ни целился, а все же запилил с ошибкой, криво — осталась небольшая щель на стыке. Как получилось — ума не приложу. Дядька больше меня не подпускал к тонкой работе, но и я заупрямился — не дал ему переделывать мою огрешину, пусть, мол, остается укором мне.

В середине стола натянуто зеленое сукно, дядька посадил его на клей своей варки — из копыт. Сукно еще не выцвело, а дяди Мити уже давно нет. Но сколько же добрых дел оставил в мире этот простецкий, малограмотный человек! Скольких людей одарил он радостью — изделиями своих рук! Вот он, смысл жизни, — часто думается мне, когда порой смотришь на себя со стороны, на свое зачастую пустое мельтешение в этом многоречивом, сложном мире.

Когда хоронили дядьку, к дороге вышла не только его деревня Лихачево, вышли все деревни, через которые его везли, — Струбищи, Лохово, Хабоцкое… В последние годы, я слышал, он любил уходить один по деревням, смотрел на дома, поставленные им, расспрашивал, кто жив, кто умер, словно опасался уйти из мира последним из своих однокашников… Стояли его дома по левую и по правую руку. В них жили еще те, при ком он рубил эти бревна, но никто ни из ушедших, ни из живущих не мог сказать ему слова упрека. И вот он ехал в последний путь по большой дороге через деревни, как по своей улице. Молчала молодежь. Крестились и кланялись старухи своему, народом признанному плотнику.

…Левый угол стола — ус — напоминает мне, что не все идеально в этом мире. Я заделываю трещину клеем, но он выкрашивается, и щель снова обнажается. Это некрасиво, да и неловко бывает порой перед гостями, ведь каждому не объяснишь, как это произошло, но все чаще и чаще я думаю: так не годится. Хороший стол и вдруг — трещина.

Надо будет этот ус запилить заново.

КИПА Рассказ

Уже по звонку было понятно, что это ломится, на ночь глядя, певец Кипарисов, или попросту — Кипа. Звонил он смело, долго, будто прожигал стену.

— Спите, что ли? Здравствуй, красавица! — пробасил он.

— Какой тут сон… — Хозяйка приняла у гостя мокрый плащ, и, пока встряхивала его, высунувшись на площадку, Кипа ворошил перед зеркалом мокрую седеющую гриву.

— А где твой великий? Ах, в мастерской! Чаю? С удовольствием! — гремел гость, продвигаясь за хозяйкой на кухню, несколько удивленный, что хозяин, художник Павлов, не вышел тотчас.