Посреди России

И только тут, в эти ночные минуты, Генка вдруг понял, что Бушмин совсем не тот горлодер, бесшабашный весельчак, заноза, а порой и драчун, что все это в нем неправдошное, поддельное, ненужное даже ему самому, а если и прижилось в нем, то только для того, чтобы скрыть человеческую чуткость и доброту, не раз, должно быть, подломленную со стороны грубостью и силой.

«А хорошо им тут…» — опять подумал Генка. И снова представилось ему Зарубино — тихое, сонное, почему-то именно с черными ночами, с собачьим воем… А где-то, кажется, уже совсем недалеко, за районным большаком, за ближними станциями, идет в их деревню другая жизнь. Что он ждал от нее? Он не мог бы ответить на этот вопрос, но это ожидание было ожиданием чего-то бо́льшего, чем вот эта вода в стенке или газ в белой плите, — он ждал какого-то обновления, после которого хотелось бы работать до седьмого пота… Но тут же вставало перед ним улыбающееся лицо Губастого — и надежда Генки уходила, он только спрашивал себя, хватит ли ему оставшихся лет, чтобы дождаться этого обновления?

«Что мы — хуже других, что пропадать в глухомани?» — вспомнились слова Клавдии, и Генка понял, что ничто в его жизни не изменится само по себе, пока он лежит и ждет.

— Мишка! — позвал он шепотом. — Мишка!

— Чего?

— Разбуди пораньше.

— Уезжаешь? Так ведь дела-то еще…

— Потом. Надо ехать…

12

Все тем же поездом, утром, вернулся Генка в Зарубино. Навстречу ему, только теперь не у ручья, а у переезда, встретилась тетка Домна. Как ни в чем не бывало, будто у него и не было с ней неловкого разговора о деньгах, она спросила, куда он ездил и будет ли сажать картошку. Генка проворчал ей что-то невнятно, хотел пройти, но она смотрела на него из-под ладони, не уступая дороги. Он все же обошел ее и тотчас услышал вслед:

— А окатовский дачник вместе с женой твой дом облюбовали! Слух прошел — купить норовили!

— Верно? — не выдержал Генка. — Когда?

— Верно, верно. Сама видала.

— Когда? — спросил он, словно это было самым важным, но в действительности этим уточнением он хотел проверить правдивость услышанного.

— А наутро, как ты уехал, они и прискребали к твоему дому. Палкой стучали, на крыльце сидели.

— Значит, верно?

— Верно, верно! Только сам-то он сейчас в больнице, в городе. Приступ у него вчера приступил к сердцу. Наканунешней ночью. Доктора привозили, а утром потихоньку отправили в больницу. Смотрели твой дом, смотрели, это уже без обману…

Генка полетел к деревне, как будто сбросил с ног тяжелые сапоги. Тоска, та гнетущая тоска, какая приходит только в самом безвыходном положении, — тоска, похожая на щемящую боль и не дававшая ему покоя в последние недели, вдруг стала отступать, и одновременно с этим в голове складывался план продажи дома, а за этим вырисовывалась и его жизнь в бушминском колхозе. Да, да! Архитектор! Вот кто серьезный человек! И почему сразу было не предложить ему дом? Ведь никаких хлопот: дед перевел стройку на Генку еще за год до смерти. Архитектор! Культурный, все понимающий человек и, наверно, с большими деньгами… Нет, теперь Генка не проморгает. Он знает, что делать, чтобы получить за дом побольше. Мысли об улучшении внешнего вида своего дома мелькали у Генки еще в дороге, когда он вспомнил лучшие дома в бушминском колхозе, и в том числе дом Водяного… Нет, он знает, что надо в наше время!

Все пело в Генкиной груди. Он любовался окрестностями, которых только что совсем не замечал, видел свежую вспашку на высоких полях, с радостью слышал шелест травы по ботинкам. Он блаженно щурился вдаль. В ее синеющей глубине дружными гнездами темнели знакомые с детства деревни, на самом горизонте белела колокольня в большом селе Богородицком, а ближе — зеленые косяки перелесков, манящие тишиной, да старый, бескрылый ветряк на вершине далекого чужого поля. И оттого, что скоро придется уезжать от всего этого, и, может, навсегда, — стало немного грустно, но это была та самая грусть по родине, какая бывает в добровольном изгнании, — грусть, смешанная с радостью обновления… А в воздухе — шелест травы, щебет птиц, и облака идут над головой, такие крутобокие и так тянут куда-то, как тогда на копне, когда они лежали с дедом…

Не заходя домой, Генка пошел к Рябковым, но дома не было никого. Он прислушался. На другом конце деревни, где-то у скотного двора, тарахтел трактор. «Там!» — сообразил Генка. Он направился на рокот трактора, даже не зашел домой, сунув чемоданишко под крыльцо.

Рябок пахал. Трактор ушел вниз, к ручью, так что над горбом поля покачивалась только желтая кабина. Генка не пошел навстречу по пахоте, потому что был в ботинках, и ждал на этом краю, в том самом месте, где Рябок должен будет делать разворот. Посмотрел от нечего делать глубину вспашки — нормальная. Борозды немного виляли, как змеи, но что спрашивать с новичка? «По колхозу и пахать», — подумал Генка. Он заметил жаворонка — легкую точку — и подивился, что мало стало этой птицы в полях. «Сдохли от химудобрений», — заключил он.