Посреди России

Ей хотелось о многом поговорить с сыном, пожаловаться на зятя, и Генка это почувствовал. Он поймал Тонькин взгляд, кивнул на дверь бровью.

— До свиданья! — тотчас сказала Тонька, а с порога добавила: — Мама утром принесет молока-то. Пейте на здоровье! У нас молоко самое лучшее: я сама телку вырастила. Пойду…

Ушла.

— А и верно, хорошая Тонька. Добрая она, я знаю.

— Добрая… — устало согласился Генка.

Мать почувствовала, как грустно он это сказал, но не стала расспрашивать и занялась у печки. Там она достала самовар, налила водой, взогрела. Потом она принялась убираться на полице, на столе и на лавках — все это делала молча, думая, что сын задремал. Генка сидел в это время у стола, положив голову в ладони, и не то думал, не то дремал.

— Генушка, — тронула она его. — Сейчас чайку попьем или молочка, да и спать ляжем. — Она постояла рядом и спросила, наконец: — А чего ты такой смурый? Скажи мне.

— Ничего, мама…

— Да не таись, вижу я все… И вчера пришел — туча тучей. Чего у тебя неладно-то? Ну? Теперь все хорошо будет. Теперь вместе-то и повеселей. Чего тебе завтра утром приготовить — картовницу или яичницу? Ты маленький-то все больше глазунью любил, помнишь?

— Мама… Ведь я чуть дом наш не спалил, — сказал Генка и со стоном передохнул.

— Как же это? — испугалась она.

— Не спрашивай, мама… Спасибо Ваське Окатову, а то бы…

— Как же это? — она уже плакала, солоно и беззвучно, как плачут все русские бабы, и не понимала, что такое может прийти в голову ее сына.

— Не надо, мама… Прошло… Давай дедов бокал!

19

Вечер выдался тихий. Над деревней и дальше — над полями и лесом — остановилась густая, погожая синева, еще не приглушенная темнотой. Солнце уже село за каменским лесом, а вершины берез еще были охвачены заревом, и там, в розовых ветвях, лениво гомонились сытые грачи. На всем небосклоне — еще ни звезды, а над прудом, в низинах полей и вдоль по ручью уже заводился туман. В такой час особенно сильно пахнет молодая крапива. После грозы, смывшей весеннюю прель и плесень, земля радостно брызнула тугой зеленью.

Генка шел по прогону к ручью, ступая босыми ногами по ископыченной дороге. В воздухе еще пахло прошедшим стадом. В руках он нес вымазанные глиной дедовы сапоги. На купальне он сначала вымылся сам, вытер лицо подолом рубахи и уже принялся за сапоги, когда услышал на дороге от города машину. Ее еще не было видно за кустами, но ясно слышалось, как она затормозила, донесся чей-то голос, а через минуту снова рыкнул мотор, и машина легко пошла под гору накатом. Уже был виден верх кузова, покрытый брезентом.

«Губастый комбикорм везет», — подумал Генка.

У ручья машина притормозила, и Генка увидел, что в кабине был только один шофер. Он открыл дверцу и крикнул:

— Помоги иди! Плохо чего-то… — кивнул на дорогу, за кусты и, не объяснив, поехал в деревню.

Генка постоял, соображая, потом отставил сапоги, перешел ручей по плотине, поднялся по круче берега сквозь кусты и вышел на дорогу.

У самой обочины, обхватив тонкую ольшину одной рукой и согнувшись, стояла Гутька. Она тихонько охала и сплевывала в траву. Зеленая косынка съехала на шею, открыв русые сбившиеся волосы. Матово белели ее высокие ноги из-под короткой юбки в раскинутых полах расстегнутого плаща.

Гутька ахнула от неожиданности и отвернулась, пряча, от Генки лицо и живот, уже заметный под кофтой.

— Ну, ты чего? Худо, да? — спросил он растерянно.

Гутька молчала, не подымая глаз, и торопливо вытирала свои полные, все такие же алые губы платком — мокрым потемневшим комочком.

— Ну, ничего, ничего, — гудел Генка уже над самым ее розовым ухом и сам слышал, как дрожит его голос. — Ничего… Пройдет это. Пусть стошнит… — и, опомнившись, добавил: — Здравствуй, Гутя!

— Здравствуй… Меня укачало, — словно оправдываясь, сказала она умоляюще, вскинула на него свои серые глаза, как бы прося поверить.

— Ничего такого… Подумаешь… Ничего такого…

Он выпростал подол рубахи, потряс им, выбирая место почище, и вытер Гутьке подбородок. Она не противилась, лишь слегка отвернула голову, но Генка придержал ее своей широкой теплой ладонью и легонько повернул лицом к себе.

— Не надо, Гень…

Она взглянула на него, хотела что-то сказать, но в глазах дрогнули слезы.

— Чего ты? Ну? Ведь ничего такого…

Но она круто повернулась и испуганно засеменила вниз, к ручью, опустив лицо к дороге.

Генка вышел из-за кустов, смотрел ей вслед.

Походка Гутьки, при всей ее торопливости, была очень осторожной, казалось, Гутька боялась, что в ней может что-то оборваться, и Генка, заметивший необычайную неподвижность ее стана, понял, что она боится спугнуть в себе это «что-то», вдруг ставшее для нее дороже всего.

«Чего она боится?» — подумал Генка. Он крупным шагом пошел за ней и уже почти догнал, но в это время на мост вбежала мать Гутьки с белыми от страха глазами.

— Генка! Паразит! Ты чего это? Гутенька!..

Она кинулась навстречу дочери, приняла ее в вытянутые руки, отвела за себя, потом, как клуша, раскинула руки-крылья, прикрывая дочь, и ждала Генку.

— Мама, он ничего…

— Ступай, доченька, ступай… — облегченно передохнула мать.