Посреди России

Фыркнул мотор. Качнулся в пропыленном оконце родной дом, отец около калитки, сразу постаревший, скучный. Вроде махнул рукой. Исчез. Потом мелькнул Сашка Морозов с банкой бензина в руке, некоторое время светилась в глазах Лены его русая голова. Проплыла церквушка, и вот уже пошли ухабы меж старых пней. Последний раз мелькнуло Онего и скрылось, чтобы встретить их снова через сорок с лишним километров. Впереди набегал кустарник, потом замелькали сосенки по краям дороги. Молоденькие, недозревшие деревца, выстоявшие во время лесоповала, весело подымались над безмолвным урочищем бывшего леса, и оттого, что этот молодняк сохранился лишь вокруг бывших делянок, казалось, что из леса вынули душу.

А машину кидало из стороны в сторону, вверх и вниз. Жалобно поднывала гитара в ногах раскрасневшегося от качки толстячка. Он держал ее меж колен, сидя на стопке икон, и все опасался удариться об арматуру брезентового кузова. Длинный вцепился руками в сиденье, а ногами прижимал свою добычу к противоположной стенке кузова. Вадим правой рукой придерживал стопку икон на коленях, а левой — Лену. Она чувствовала его теплую твердую ладонь у себя под мышкой.

— А я видел вашего художника вчера! — крикнул инженер, перекрывая грохот машины.

— Он не наш, в дороге познакомились, — наклонился к нему длинный.

— Много он собрал интересного? — спросил Вадим, тоже наклоняясь и все-таки напрягая голос, так что Лена заметила на его шее жилу.

— А ничего! Вчера у лесорубов сидел. Грустный. В Петрозаводск собирался. Мало походил: ноги, говорит, больные.

Инженер помолчал, потом расплылся в улыбке:

— Штаны у костра прожег!

— Белые-то? — обрадовался толстячок.

— Белые, белые! Смех!

В ветровом стекле показался хутор. Огромный заброшенный дом наплывал, как сказочный лесной дворец, весь в резных наличниках по окошкам и крыльцу, в резных причелинах, с длинным резным полотенцем, свисавшим с князька.

— Стой! — крикнул длинный. — Одну минуту…

Машина остановилась около высохшего русла лесной речки. Белые камни, старые затонувшие коряги — нехитрые тайны подводного мира, теперь открытые для всех.

Длинный выпростал из машины свои ноги, туловище, руки, набрал камней и стал сбивать полотенце. Раза за четыре ему удалось отбить половину, но и та развалилась, ударившись оземь.

— Осколки-то собери, склеим! — крикнул ему из машины толстячок.

Вадим, с некоторым интересом смотревший на все это, увидел, что ни Лена, ни шофер, ни инженер не одобряют стараний его товарища, крикнул сердито:

— Довольно тебе! Пора ехать!

— Да, еще больше половины трястись, — тотчас отозвался инженер.

Он снова пропустил длинного через откидывающееся сиденье.

Машина, как по костям, прохрустела по сухим корягам старого русла, мимо никому не нужного разобранного на растопку моста, мимо старых кострищ лесорубов, набрала скорость и снова запрыгала по ухабам. Заколыхались в ветровом стекле то земля, то небо, то вершины редких деревьев. В пыли, в грохоте машина толкалась стенками, сиденьями, полом. Было уже не до разговоров, не до шуток, лишь бы высидеть, а когда через час этой океанской качки под колеса вдруг метнулся обрывок асфальтированного шоссе, всем показалось, что машина оторвалась от земли, и стало так неожиданно тихо, что никто не осмелился вымолвить ни слова, будто боялись спугнуть эту неправдоподобную тишину. Тут же дорога свернула влево и брусчаткой пошла в гору. Земля уходила куда-то вниз, а небо все ширилось и ширилось, уже не умещаясь в стекле: его голубое марево разделилось на два тона — верхний, светлый, и нижний — более густой. Сначала трудно било понять, что это, но когда на этом темно-синем фоне показался теплоход, стало ясно: Онего.

— Приехали! — выдохнул шофер и свернул к магазину.

Как только выгрузились из машины, туристы кинулись к причалу. Там они окружили какого-то человека в белых брюках, замеченного еще издали, и повели его к магазину, где стояла с вещами Лена. Это был, должно быть, тот самый художник, о котором упоминал инженер. По всем приметам он…

Вадим подошел первым. Он был взволнован. Приказав длинному стоять около вещей, он отправил толстячка за билетами, а сам, прихватив стопку икон, увлек художника за магазин.

Каким-то холодком повеяло на нее от его деловитости, но она переборола это чувство, отодвинула его.

— Я пойду умоюсь, — сказала она длинному.

— Давай, — кивнул тот и небрежно подгреб ее сумку ногой к оранжевому кому палатки.

Не успела она добежать до берега, как услышала знакомый треск мотоцикла. Сашка подкатил к пристани. Развернулся, погудел на нейтральной скорости, увидел Лену и заглушил мотор. Он не сошел с мотоцикла, а так и остался сидеть, вперив издали свой взгляд в Лену.

«С ума сошел…» — растерянно подумала она, спускаясь к воде, не в силах справиться с сердцебиением.