Посреди серой мглы (ЛП)

Открылась дверь — и вышла мама. Следом за ней показался командир и, провожая её взглядом, остановился, прислонившись к дверному косяку. Мама сжала зубы и, подходя к нам, кивнула. Командир что-то крикнул ей от двери. Мама ничего на это не ответила и схватила нас за руки.

— Отведите нас назад, — обратилась она к белокурому энкавэдэшнику.

Тот и глазом не моргнул.

— Я знаю дорогу, — сказал Йонас и пошёл прямо по грязи. — Идите за мной.

— У тебя всё хорошо? — спросила я маму, когда мы отошли.

— Всё в порядке, — тихо ответила она.

У меня словно гора с плеч свалилась.

— Чего он хотел?

— Не здесь, — сказала мама.

30

— Они хотели, чтобы я с ними работала, — объяснила мама, когда Йонас привёл нас обратно к избушке.

— Работала с ними? — не поняла я.

— Ну, скорее на них… Переводила документы, разговаривала с другими литовцами, которые тоже здесь, — принялась объяснять мама.

Я подумала о папке в руках командира.

— А что тебе за это обещали? — спросил Йонас.

— Я для них переводить не буду, — сказала мама. — Я отказалась. Ещё они просили слушать, что говорят люди, и докладывать командиру.

— Стучать? — произнёс Йонас.

— Да.

— Они хотели, чтобы ты за всеми следила и докладывала им? — спросила я.

Мама кивнула.

— В случае моего согласия они обещали особенные условия.

— Свиньи! — выкрикнула я.

— Лина! Тише, — сказала мама.

— И они думали, что ты будешь помогать им после того, что они с нами сделали? — спросила я.

— Но, мама, может, тебе нужны особенные условия, — озабоченно сказал Йонас.

— Словно они сдержат своё слово! — резко произнесла я. — Они те ещё лгуны, Йонас. Ничего они никому не дадут.

— Йонас. — Мама гладила моего братика по лицу. — Я не могу им верить. Сталин сказал энкавэдэшникам, что литовцы — враги. Командир и все охранники смотрят на нас, как на людей второго сорта. Ты это понимаешь?

— Я уже слышал это от Андрюса, — ответил Йонас.

— Андрюс очень умный мальчик. Нам нужно поговорить, — сказала мама. И тут же обратилась ко мне: — Пожалуйста, Лина, аккуратнее с тем, что ты пишешь и рисуешь.

Порывшись в чемоданах, мы нашли то, что при необходимости можно было бы продать. Я взглянула на свои «Посмертные записки Пиквикского клуба». Страницы из шестой по одиннадцатую вырваны. На двенадцатой — грязное пятно.

Достав фотографию в позолоченной рамке, я залюбовалась папиным лицом. Интересно, где ещё носовые платки. Мне хотелось отправить ещё одну весточку.

— Костас! — сказала мама, заглянув мне через плечо.

Я передала ей фотографию. Мама ласково провела пальцем по папиному и бабушкиному лицам.

— Какая ты молодец, что взяла её. Ты и представить себе не можешь, как она меня поддерживает. Береги её, пожалуйста.

Я открыла свой блокнот, который тогда смогла взять. «Четырнадцатое июня тысяча девятьсот сорок первого года. Милая Йоанна…» — одиноко расположилось на первой странице начало без конца. Я написала эти слова почти два месяца назад, в тот вечер, когда нас забрали. Где теперь Йоанна, где остальные наши родственники? Что бы я написала теперь в этом письме? Рассказала бы я, что энкавэдэшники загнали нас в вагоны для скота и держали взаперти шесть недель почти без еды и воды? Написала бы я, что они хотели сделать из мамы шпионку? А о младенце в вагоне, о том, как застрелили Ону? Я слышала голос мамы, который предостерегал меня, напоминал об осторожности, однако рука двигалась сама по себе.

31

Алтайка вернулась и засуетилась. Поставила горшок в печку. Мы смотрели, как хозяйка сварила две картофелины и съела их с кусочками хлеба.

— Мама, — сказал Йонас, — а нам сегодня будет картофель?

Когда мы спросили у хозяйки, та ответила, мол, идите и заработайте.

— Если бы ты работала на НКВД, мам, тебе бы дали кушать? — спросил Йонас.

— Нет, мой хороший. Они бы кормили нас пустыми обещаниями, — ответила мама. — А это ещё хуже, чем пустой желудок.

Мама заплатила алтайке за одну картофелину, а после и за право её сварить. Это была какая-то бессмыслица.

— А сколько у нас осталось денег? — спросила я.

— Та почти нисколько, — ответила мама.

Мы попытались уснуть, прижавшись к маме на голых досках. Баба храпела на своей соломе. Её кислое дыхание заполняло маленькое помещение. Родилась ли она в Сибири? Знакома ли ей другая жизнь? Я стала смотреть в темноту и представлять, что рисую по её чёрному полотну.

— Открой-ка, милая!

— Не могу, я очень волнуюсь, — сказала я маме.

— Она ждала, когда ты придёшь, — сказала мама папе. — Уже несколько часов держит этот конверт.

— Открывай, Лина! — говорил и Йонас.

— А что, если меня не взяли? — спросила я, сжимая конверт у вспотевших пальцах.

— Значит, возьмут в следующем году, — заверяла мама.

— Пока конверт заклеен, мы не узнаем наверняка, — добавил папа.