Посреди серой мглы (ЛП)

— Открывай! — Йонас вручил мне нож для бумаг.

Я провела серебряным лезвием по складке на обратной стороне конверта. С тех пор как госпожа Пранас отправила мою заявку, я о ней только и думала. Учиться с лучшими художниками Европы. Какая возможность! Открыв верх конверта, я достала сложенный вдвое листик. Быстро пробежала глазами по тому, что было там напечатано.

«Уважаемая госпожа Вилкас, мы благодарим Вас за поданную Вами заявку на летнюю программу с изобразительных искусств. Отправленные работы производят сильное впечатление. С превеликим удовольствием мы предлагаем Вам место в нашей…»

— Да! Меня приняли! — закричала я.

— Я знал! — сказал папа.

— Поздравляю, Лина! — обнял меня Йонас.

— Мне аж не терпится написать об этом Йоанне, — сказала я.

— Отлично, милая! — подала голос мама. — Это нужно отметить.

— У нас есть торт! — сказал Йонас.

— Ну, я не сомневалась в том, что мы будем это отмечать, — подмигнула мама.

Папа сиял.

— Ты моя хорошая, у тебя Божий дар, — говорил он, взяв меня за руки. — У тебя впереди столько всего замечательного, Лина!

Услышав шорох, я оглянулась. Алтайка, кряхтя, побрела в угол и принялась мочиться в банку.

32

Ещё даже не рассвело, как до нас донёсся крик энкавэдэшников. Нам велели выйти из дома и выстроиться в шеренгу. Мы поспешили присоединиться к другим. Мой русский словарный запас пополнялся. Помимо «давай», я выучила ещё некоторые важные слова: «нет», «свинья» и, конечно же, «фашист». Госпожа Грибас и Ворчливая уже были на улице. Госпожа Римас помахала маме. Я искала Андрюса и его мать. Однако их там не было. Как и Лысого.

Командир прошёлся туда-сюда перед шеренгой, пожёвывая зубочистку. Глядя на нас, он что-то говорил другим энкавэдэшникам.

— Елена, о чём речь? — спросила госпожа Римас.

— Нас делят на бригады для работы, — объяснила мама.

Командир подошёл к маме и что-то крикнул ей в лицо. Вытащил из линии маму, госпожу Римас и Ворчливую. Молодой белокурый мужчина вытащил и меня и подтолкнул к маме. Он стал делить остальных людей. Йонас оказался в одной группе с двумя пожилыми женщинами.

— Давай. — Белокурый энкавэдэшник дал маме какой-то узелок из куска брезента и повёл нас прочь.

— Встретимся в доме! — прокричала мама Йонасу.

Как нам это удастся? Мы с мамой и до здания НКВД дороги не помнили. Нам Йонас показывал, куда идти. Наверняка ведь заблудимся.

Желудок переворачивался от голода. Ноги едва слушались. Мама и госпожа Римас шёпотом переговаривались по-литовски за спиной белокурого охранника. Через несколько километров мы оказались на какой-то поляне в лесу. Энкавэдэшник забрал у мамы брезент и кинул на землю, при этом что-то скомандовав.

— Он говорит копать, — объяснила мама.

— Копать? Где копать? — спросила госпожа Римас.

— Наверное, здесь, — сказала мама. — Он говорит, если хотим есть, то нужно копать. Наши продукты будут зависеть от того, сколько мы будем копать.

— А чем копать? — спросила я.

Мама спросила у белокурого мужчины. Тот пнул ногой завязанный брезент.

Развернув его, мама нашла там несколько ржавых лопат — такими работают на клумбах. Рукояток у них не было.

Мама что-то сказала охраннику, на что тот раздражённо рявкнул «Давай!» и начал носками ботинок бодать лопаты нам на ноги.

— Ну-ка разойдитесь, — сказала Ворчливая. — Я этим займусь. Мне и моим девочкам нужно кушать!

Она стала раком и начала копошиться в земле маленькой лопатой. Мы все последовали её примеру. Охранник сидел под деревом, следил за нами и курил.

— А где картофель или свекла? — спросила я у мамы.

— Ну, похоже, они меня наказывают, — сказала мама.

— Наказывают тебя? — удивилась госпожа Римас.

Мама на ухо рассказала ей, чего от неё хотел командир.

— Но, Елена, ты бы могла получить особые условия, — заметила госпожа Римас. — И наверняка дополнительные продукты.

— Нечистая совесть не стоит никаких дополнительных продуктов, — сказала мама. — Подумай, чего они могли бы там от меня требовать. И что могло бы случиться с людьми. Я на свою душу такой грех брать не буду. Потерплю со всеми.