Читаем Посреди времен, или Карта моей памяти полностью

Там, наверху, были правила, почти игровые: уже потерявшая жизненность большевистская мистерия сохраняла, однако, подобие страшных обрядов, но уже без кровавых жертвоприношений. Редакция и часть редколлегии тоже играли в эту игру, большей частью выигрывая, потому что наверху играли всерьез, не подозревая, что играют, а мы и впрямь играли. И журнал все же был из тех журналов, которые свободомыслящая (как говорилось в старину) интеллигенция выписывала и читала.

Но все равно было противно. И хотя читался тамиздат и самиздат, оставалась повседневная журнальная жизнь, где требовали «переломить ситуацию на позитивные рельсы» и сообщали, что «развитой социализм имеет все черты настоящей теории». Комично, но и тоскливо. Водка была спасением, и все же плохим, ненадежным спасением: «Не помогли мне ни Верка, ни водка, – как пел Высоцкий. – С водки похмелье, а с Верки что взять!» Конечно, этим спасеньем пользовались многие интеллектуалы, достаточно вспомнить Веничку Ерофеева и его поэму «Москва – Петушки».

Тема пьянства философских людей, переплетавшегося с пьянством людей из других кругов, в знаменитых «стекляшках» и «деревяшках» вокруг Волхонки и Смоленской потом попала в литературу (см., к примеру, «Зияющие высоты» А. Зиновьева). Столкновения были там полны шуток, хохм, словесных и на уровне жестов. Помнится, такая двойная жизнь (с одной стороны, центральный философский журнал, почти идеологический, с другой – московская низовая культура, алкаши, менты, полууголовники) даже бодрила, создавала чувство раскрепощенности.

Разумеется, были и другие защитные механизмы, сохранявшие психику. Надо при этом сказать, что именно потому, что редакция в основном состояла из людей духовно свободных, журнал казался, да и был одним из весьма малого количества оазисов, где, как говорили приходившие снаружи люди, можно было дышать. Это нам было душно, это мы искали воздуха, но окружающие находили его, поскольку одна-две статьи на номер всегда поднимались над казенным уровнем (мы печатали таких, например, авторов, которые не могли публиковаться в других местах и которые сегодня широко известны не только у нас, но и за рубежом: Э. В. Ильенков, М. К. Мамардашвили и ряд других). По застойным временам это было совсем не мало. А первые (впервые за многие годы) публикации в нашем журнале Чаадаева, Щербатова, Ортеги-и-Гассета и впрямь становились заметными событиями.

Секрет выживания был секретом получения воздуха в безвоздушной атмосфере. Прежде всего, была внутренняя установка не принимать официозную бодягу всерьез. А потом – была игра в слова. Игра ведь она сродни свободе – сочинение слов и выражений, доводивших до абсурда привычные официальные клише. Причем делалось это не для создания высокой литературы, а просто для жизни. Клишированные выражения официоза, вроде «акулы пещерного антикоммунизма» или «инвалиды холодной войны», мы старались в передовых статьях вставить в такой контекст, чтобы любому читателю (внимательному, разумеется) стал понятен их запредельный абсурд. Своего рода бесконечное говорение на своеобразном варианте эзопова языка.

Как-то произошла такая история. Писали мы передовую статью. А в каждой такой статье полагалось сказать и показать, как наши идеологические противники клевещут на марксизм-ленинизм и советскую систему. И тогда пришла нам в голову замечательная мысль написать самим, что мы думаем об этой системе. И написавши обязательную фразу: «Наши идеологические противники пытаются оклеветать Советский Союз, заявляя, что…» – далее мы выложили все, что за долгие годы накопилось и накипело. Ссылок в передовых не требовалось, поэтому все сошло с рук. Но думаю, что предложенный нами взгляд изнутри был много жестче и точнее, чем высокооплаченные игры советологов. Заметил шуточку только один философ (обойдемся без фамилии), который сказал: «Ну и где это вы такое вычитать могли! Да им на Западе и не снилось так написать!»

А уж всяческие шарады, шутки, игра в «чепуху» на политические темы длились на протяжении рабочего дня.

Но, повторю, главным у журналистов, даже философских, была все же в свободное время игра в слова. И одним из «игроков» был сотрудник редакции А. Я. Шаров, чьи тексты тех далеких лет мы предлагаем сегодняшнему читателю. Это словарь эпитетов и шуточный ремейк чеховских рассказов. Зачем это сегодня? Во– первых, это было смешно, смешно и сейчас. Во-вторых, это своего рода исторический документ, рассказывающий о способах духовного выживания в тех условиях, которые были направлены против духа, о том противоядии, которым мы пользовались. А в-третьих, пособие для будущих наших потомков, если они, не дай бог, попадут в аналогичную ситуацию.

Перейти на страницу:

Все книги серии Письмена времени

Избранное. Завершение риторической эпохи
Избранное. Завершение риторической эпохи

Александр Викторович Михайлов — известный филолог, культуролог, теоретик и историк литературы. Многообразие работ ученого образует реконструируемое по мере чтения внутреннее единство — космос смысла, объемлющий всю историю европейской культуры. При очевидной широте научных интересов автора развитие его научной мысли осуществлялось в самом тесном соотнесении с проблемами исторической поэтики и философской герменевтики. В их контексте он разрабатывал свою концепцию исторической поэтики.В том включена книга «Поэтика барокко», главные темы которой: история понятия и термина «барокко», барокко как язык культуры, эмблематическое мышление эпохи, барокко в различных искусствах. Кроме того, в том включена книга «Очерки швейцарской литературы XVIII века». Главные темы работы: первая собственно филологическая практика Европы и открытие Гомера, соотношение научного и поэтического в эпоху Просвещения, диалектические отношения барокко и классицизма в швейцарской литературе.

Александр Викторович Михайлов , Александр Михайлов

Культурология / Образование и наука
Посреди времен, или Карта моей памяти
Посреди времен, или Карта моей памяти

В новой книге Владимира Кантора, писателя и философа, доктора философских наук, ординарного профессора Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ-ВШЭ), члена Союза российских писателей, члена редколлегии журнала «Вопросы философии» читатель найдет мемуарные зарисовки из жизни российских интеллектуалов советского и постсоветского периодов. Комические сцены сопровождаются ироническими, но вполне серьезными размышлениями автора о политических и житейских ситуациях. Заметить идиотизм и комизм человеческой жизни, на взгляд автора, может лишь человек, находящийся внутри ситуации и одновременно вне ее, т. е. позиции находимости-вненаходимости. Книга ориентирована на достаточно широкий круг людей, не разучившихся читать.Значительная часть публикуемых здесь текстов была напечатана в интернетжурнале «Гефтер».

Владимир Карлович Кантор

Биографии и Мемуары

Похожие книги

Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное