Пост-капитан

— Изящный почерк, — заметил Стивен, остановившись против надписи. — «Луна зашла, и Плеяды тоже, И полночь давно минула, Проходит, проходит время, А я всё я лежу одиноко.» Одиноко. Видимо, я, Сафо, одинокая, если уточнить пол. Нет. Пол не имеет значения. Это одинаково для обоих полов.

Тишина; безликое совершенство; неподвижный воздух — ни дуновения, ни колыхания; тишина. Запах голых досок. Большой комод, развёрнутый к стене.

В её комнате — та же опрятная голая стерильность; завешено даже зеркало. Но не слишком суровая, поскольку серый свет очень мягок, бессодержателен. В этой тишине не было ожидания и малейшего напряжения: скрип досок под его ногами не содержал ни угрозы, ни какого-либо чувства: можно было бы подпрыгнуть или вскрикнуть, нимало не потревожив этот полный чувственный вакуум. Это было бессмысленно как смерть, череп в тёмной чаще — будущее исчезло, а прошлое стёрто. У Стивена возникло сильнейшее чувство дежавю, которого он никогда прежде не испытывал, но которое оказалось ему знакомо — точное знание того, как повернётся сон, какие слова произнесёт незнакомец в карете, и что он ему на них ответит; и обстановки в комнате, в которой он никогда не был, вплоть до рисунка обоев.

В корзине для бумаг лежало несколько скомканных листков — единственное несовершенство, помимо живых часов, в этой пустыне отрицания всего сущего, и единственное исключение из всеобъемлющего дежавю.

— Да что на самом деле я ищу? — сказал он вслух, и звук его голоса прокатился по пустым комнатам. — Запоздалое извещение о моей смерти?

Но это были списки, написанные кем-то из слуг, почти ничего не значащие, и один лист, где расписывали перо — чернильные штрихи с брызгами, которые, быть может, когда-то что-то и значили, но понять это было уже невозможно. Он бросил их обратно, какое-то время постоял, слушая удары своего сердца, и прошёл в гардеробную Дианы. Здесь он нашёл то, что ожидал найти — полную пустоту; сгрудившаяся у стены изящная мебель из атласного дерева не имела никакого значения; но здесь присутствовал призрак её духов, исходивший от каких-то полок или шкафа, то чуть более ощутимый, то едва заметный, так что он с трудом мог уловить его, хотя и прилагал всё возможное старание.

— В конце концов, — произнёс он, — это не ужас конца.

Он закрыл дверь с предельной осторожностью, спустился в холл; остановил часы, поставив свою пометку на дом, и вышел в сад. Запер за собой дверь, прошёл по неухоженным, усыпанным листьями дорожкам, миновал зелёную калитку и вскоре оказался на дороге, что вела вдоль берега. Заложив руки за спину и не отводя глаз от дороги, которая ровно струилась под ним, он следил за её течением, покуда хватало дневного света, и шёл до тех пор, пока не достиг огней Диля. Затем, вспомнив, что оставил шлюпку в Дувре, повернул назад, и мили плавно потекли обратно.

— Это очень хорошо, — сказал он себе. — В любом случае, мне пришлось бы сидеть в отдельной комнате какого-нибудь кабака до тех пор, пока я не смогу вернуться и лечь спать без разговоров и расшаркиваний. Так гораздо лучше. Я в восторге от этой ровной песчаной дороги, что тянется и тянется без конца.

Утро было полно событий. Знакомство с мистером Флорисом, хирургом, его приглашение осмотреть лазарет, оборудованный виндзейлем его собственного изобретения для поступления вниз свежего воздуха. Его преувеличенное внимание, преувеличенно-почтительное внимание к мнению доктора Мэтьюрина по поводу Уоллеса — очевидные показания к немедленной супрапубической цистотомии[118], для Стивена очевиднее некуда. Появление миссис Миллер с ребёнком ни свет ни заря, поскольку «Лайвли» уже стоял на одном якоре с развевающимся Синим Питером.

Это была хорошенькая молодая женщина с решительным видом и некоторым намёком — нет, не на самоуверенность, а скорее на ту свободу, которую обеспечивают обручальное кольцо и ребёнок. Впрочем, это не особо бросилось в глаза, когда Джек приветствовал её на квартердеке: всего лишь чопорная благодарность и извинения за вторжение. Маленький Бриджес не доставит хлопот, заверила она его: он вполне привычен к кораблям — ездил в Гибралтар и обратно — его не тошнило, и он никогда не плакал.

— Что ж, мэм, — сказал Джек, — мы в восторге от той чести, которую вы нам оказываете вашим обществом, и хотели бы, чтоб вы оставались с нами и после Портсмута. Если кто-то не может подвезти жену или сестру брата-офицера — это весьма печально. Хотя, полагаю, мы можем рассчитывать иметь удовольствие видеть вас достаточно долго, поскольку ветер поворачивает к югу, чёр... что весьма досадно.

— Дядя Джон, — сказал юный Бриджес. — Почему ты киваешь и подмигиваешь маме? Она не так уж долго говорит с капитаном и, думаю, сейчас закончит. А я вообще ни слова не сказал.

— Стивен, — сказал Джек, — могу я войти? Надеюсь, я тебя не разбудил? ты спал?

— Нет, — ответил Стивен. — Вовсе нет.