Пост-капитан

— Так ведь именно команда корабля убивает её. Эта обезьяна — конченый алкоголик; и из той малости, что я знаю о вашем простом матросе — ничто на свете не удержит его от угощения ромом всех, кого он любит. Нашего тюленя-монаха в Средиземном море, например: он утонул в состоянии совершенного опьянения, с застывшей на морде улыбкой; а когда его выловили и вскрыли — обнаружилось, что его почки и печень разрушены, совсем как у мистера Блэнкли, шестидесятитрехлетнего исполняющего должность помощника штурмана с бомбардирского кеча «Каркасс», которого я имел удовольствие вскрыть в Порт-Маоне — джентльмена, который не был трезв на протяжении тридцати пяти лет. Я повстречал этого гиббона вскоре после раздачи грога — перед этим он слетел откуда-то с высоты при первых звуках «Нэнси Доусон» — и животное было безнадёжно пьяно. Оно сознавало своё состояние, пыталось скрыть его и подало мне свою черную ручку с крайне смущённым видом. Кстати, а кто этот очень юный джентльмен?

Это Джозия Рэндалл, сказали ему, сын второго лейтенанта, который, явившись домой, обнаружил, что жена его умерла, а ребёнок остался без средств к существованию — ни одного близкого родственника.

— Так что он привёл его на борт, — сказал мистер Дашвуд. — И капитан записал его слугой боцмана.

— Как печально, очень печально, — сказал Джек. — Надеюсь, у нас скоро будет дело: нет ничего лучше, чтобы изменить ход мыслей мужчины. Французский фрегат, или испанец, если они решат вмешаться — в упорном бою с испанцами никто не сравнится.

— Вы, должно быть, побывали во множестве сражений, сэр? — спросил пастор, кивая на повязку Джека.

— Не более, чем большинство, — сказал Джек. — Многие офицеры были гораздо более удачливы.

— Скажите, а какое число сражений вы бы посчитали достаточным? — спросил пастор. — Прибыв сюда, я был изумлён тем, что ни один из джентльменов не смог мне рассказать, что такое решительное сражение.

— Это во многом дело случая, или я бы даже сказал — Провидения, — ответил Джек с поклоном в сторону духовного лица. — На какой базе ты находишься и тому подобное. В конце концов, — он запнулся, поскольку где-то в уголке ума у него вертелась острота, но сдержал себя. — В конце концов, для драки нужны двое, и если французы не выходят в море — что ж, вы не можете драться сами с собой. На самом деле у нас так много рутинной работы — блокада, конвои, перевозка войск, вы знаете — что, осмелюсь утверждать, половина лейтенантов из флотского списка никогда не бывала в сражении — в смысле единоборства с равными по силе кораблями или флотами. Может, и больше половины.

— Я никогда не был, это точно, — сказал Дашвуд.

— Я видел сражение, когда был на «Каллодене» в девяносто восьмом, — сказал Симмонс. — Очень серьёзное было дело, но мы сели на мель, и так и не смогли сняться. Мы были в отчаянии.

— Должно быть, это печальный удел, — сказал Джек. — Я помню, как вы героически гребли, завозя верпы.

— Вы были на Ниле, сэр?

— Да-да. Я был на «Леандре». Я помню, что поднялся на палубу, как раз когда «Мьютин» приводился к ветру у вас за кормой, чтобы попытаться стащить вас.

— Значит, вы участвовали и в крупном сражении, капитан Обри? — с живейшим интересом спросил капеллан. — А не могли бы вы рассказать, на что это похоже? Дать какое-то представление об этом?

— Ну, сэр, сомневаюсь, что смогу, в самом деле — это как описать словами симфонию или великолепный обед. Очень много шума — больше, чем вы бы посчитали возможным, и время как будто течёт иначе, если вы понимаете, о чём я; и вы очень устаёте. А после этого вам ещё нужно разобрать беспорядок.

— О, именно это я и хотел узнать. И грохот действительно такой сильный?

— Он чудовищный. На Ниле, например, рядом с нами взорвался «Л'Ориен», и мы потом десять дней общались только криком. Но при Сент-Винсенте шума было ещё больше. Я был приписан к «скотобойне» — так мы называем участок гондека посередине корабля, сэр — и там у вас шестнадцать тридцатидвухфунтовок в ряд, и каждая ревёт, как только её перезарядят, со страшным грохотом откатывается, а когда нагреется — подпрыгивает, и выдвигается опять, чтобы выстрелить; а прямо над головой у вас другой ряд пушек, которые громыхают палубой выше. А потом оглушительный гул, когда вражеские ядра попадают вам в корпус, и, может быть, треск падающего рангоута наверху и крики раненых. И всё это в таком дыму, что вы едва можете дышать и что-то видеть, и люди вопят как сумасшедшие, все в поту, жадно глотают воду, когда выдается секундная пауза. При Сент-Винсенте мы стреляли с обоих бортов, так что рядов было два. Нет, всё, что остаётся у вас в памяти — это ужасный шум везде, вспышки в темноте. А ещё, — добавил он, — важность артиллерийской выучки — скорость, точность и дисциплина. Мы давали бортовой залп каждые две минуты, а они через три с половиной или даже четыре минуты — это и решает исход сражения.

— Значит, и при Сент-Винсенте вы тоже были, — сказал пастор. — А другие сражения, если это не слишком назойливо с моей стороны — я имею в виду, помимо этой последней отважной вылазки, о которой мы все читали?