Post-scriptum (1982-2013)

Приняла кортизон, ванну – хей-хо! В холле меня ждал Важди, мы отправились осматривать место завтрашнего выступления. Современное здание на главной дороге; довольно тревожно, все равно что выступать на Кенсингтон-Хай-стрит или на улице Линне. Я получила несколько указаний от режиссера, буду петь, переходя улицу. Важди поставит шум дорожной пробки, который он записал, часть выступления будет из «Дездемоны», потом снова дорожный шум, а после – «Часовой».

«Дездемона», «Часовой». В этот же час вчера вечером я была на своей скале. «Часовой» закончился в 23 часа. В 21 час я переходила дорогу с помощью солдат с детскими лицами, которые были такими неловкими. Я была в своем синем платье поверх майки Шарлотты, грим на моем лице был черно-белым. Я услышала свой голос и зарегистрированные шумы и вышла к публике в свете прожекторов. Важди закончил, я начала, мой голос был слишком сильным, во время репетиции получалось лучше и более волнующе, но я встала на колени, обращаясь к своей собаке и женщине, которую я приметила в публике. Важди объяснил, что я потеряла своего любимого и была во власти слов. Я поднялась с колен, когда хор маленьких ливанок принялся петь, наш гитарист был на месте, я завела «Часового» со страстью, яростно, выйдя на авансцену, делая неловкие жесты, чтобы придать себе значимости; я пыталась припомнить, что мне говорил Шеро: твои руки – как кулаки, поднятые к свету; я начала петь «Столько всего накопилось в душе, от чего хочется плакать», страх охватил меня, я боялась испортить первые строчки, но все получилось. Затем «Нынче я часовой». Голос с минарета зазвучал, когда я пела «Моих современников». Красота Бейрута, тишина дороги, чьи-то голоса… Я улыбалась, когда шептала: «Самые нежные слова тем, кто ждет своего часа, чтобы родиться». Я знала, что я сильная, что мне все подвластно. Важди был доволен. Я сделала это! Кончено…

* * *

Авиценна

Я в отделении интенсивной терапии. В других отделениях не было места. Те, кто приходит навестить меня, похожи на призраки – они в масках и халатах цвета стрекозы. Как мы смеялись с Кейт и Ури! Я боюсь оставаться здесь на неделю. Леви меня напичкал кортизоном, а завтра утром мне введут лекарство. Леви от меня не отходит, даже ночью. Моя дорогая Габ привела меня и осталась со мной, она оплатила мне телевидение и взяла на себя всю организационную часть. Я вся желтая, у меня желтуха, как у Шарлотты, когда она родилась. Моя кожа оранжевого цвета, глаза желтые, такой странный цвет уже недели окрашивает мою внешность. Они не могут переливать мне кровь, даже если количество кровяных телец и падает. Лечение будет длиться двенадцать недель, но выйти отсюда я должна в четверг, каждый понедельник придется являться для анализов и подкожных инъекций. Программа лечения очень сложная, но все будет хорошо… Кейт и Ури в курсе, Шарлотта, очевидно, тоже, но Лу в Нью-Йорке, и я не могу беспокоить ее, когда она так далеко. Кейт считает, что она обидится, поэтому я послала ей сообщение «Целую и позвоню завтра», так она будет в курсе.

Только в 11 часов я приняла свой кортизон. И сделала упражнения, чтобы разгладилось лицо. Анализ крови. Селезенка разбухла и выперла на 4 сантиметра.

Черт! Жак в больнице с подозрением на рецидив. Горло. Бедная, бедная Лу. Я только что говорила с ней по телефону и сказала ей: «Ни один из твоих родителей не может считаться здоровым». Молюсь изо всех сил, чтобы Жак поправился.

Отменю все эти адские интервью в связи с гастролями, поскольку мне сказали, что мое состояние ухудшилось со вчерашнего дня. Результаты анализов крови плохие.

Звонил Глюзман, концерты в Греции отменены. Леви говорит, что слишком жарко, сорок градусов. Глюзман и Леви договорятся о возможном продолжении гастролей. У меня три недели, чтобы почувствовать себя лучше перед концертом в Ла-Сигаль.

* * *

Я познакомилась с доктором Леви в больнице Святого Людовика. Она находилась недалеко от нашего дома, а когда его с повышением перевели в больницу Авиценны в Бобиньи, он порекомендовал мне врача, который был назначен на его место в Святом Людовике. Но мне хотелось продолжать лечение у него и у Флоранс Сенбалиста, и я ни разу не пожалела об этом выборе. Они спасли мне жизнь, в огромной клинике Авиценны я была под опекой врачей и медсестер, и за пятнадцать лет ни один не выдал меня прессе. Скромные, у них у всех, включая обслуживающий персонал, есть чувство чести, они стали для меня второй семьей. Иной раз я проводила больше времени в Бобиньи, чем дома в Пятом округе. Здесь я публикую несколько отрывков, но на самом деле, с тех пор как у меня была обнаружена лейкемия, я побывала на всех этажах Авиценны, в более или менее хорошем состоянии, зная, что, если я или Габриэль вовремя поймаем такси и поднимемся на четвертый этаж, я буду спасена.

* * *

Лувр в больнице