В-третьих, весьма показателен в этом отношении образ, пропагандировавшийся в СМИ на протяжении ряда лет, что «через пропасть невозможно перепрыгнуть в два прыжка» [Селюнин. 1988, с.189]. Пропаганда этого образа должна была приучить (и приучила) многих россиян к мысли, что реформы должны проводиться быстро, круто, непрерывно. Но люди и страны – не козы. Они не обязаны прыгать через пропасти. Нормальные люди строят через них мосты. Именно этот образ должен был бы лечь в основу идеологии реформ. Но любое движение мысли в сторону обоснованности, постепенности, мягкости, прагматичности реформ резко пресекались тогдашней официальной пропагандой путем шельмования авторов и обвинений их в стремлении к «тоталитаризму», к «возврату старых порядков», в «коммунистической консервативности» и «имперских амбициях» и т.д.
В-четвертых, использование словесного камуфляжа для придания благовидного облика разрушительным процессам. Речь идет о словечках «приватизация», «первоначальное накопление капитала», «общечеловеческие ценности» и т.п. Неужели захват общенародной собственности кучкой олигархов можно назвать «приватизацией»? Неужели кто-то из них действительно «накопил капитал», а не присвоил уже накопленный?
В-пятых, нам нужно было честно признать проигрыш российской цивилизации в мирном соревновании с западной. И при этом принять его на себя, ибо «мы проиграли» [Плахов. 1992, с.128]. Нельзя было изображать «крушение коммунизма» как «выигрыш всех россиян», что пытался сделать Ельцин, выступая перед американским Конгрессом [Yeltsin. 1992, p.1–2]. «Выиграли» (нечестным путем) отдельные представители партийно-государственной номенклатуры, «реформаторы» и олигархи. Признав проигрыш, далее следовало проанализировать его причины и следствия и разработать
В-шестых, граждан России уверяли в бесполезности общенародной собственности для народа, поскольку она использовалась не в национальных интересах, а для нужд мирового коммунистического движения и для создания высокого жизненного уровня («привилегий» и пр.) партийно-государственной элиты. Молчаливо предполагалась при этом, что собственность была общенародной, но поскольку реально народ от нее ничего не имел, то значит и собственником он не был. Поэтому от перехода собственности в частные руки народ реально ничего не потерял.
Лживость подобного хода мыслей заключалась в том, что, хотя общенародная собственность не всегда использовалась для нужд простых людей, народ кое-что получал от собственности как собственник. Это и бесплатные квартиры, и бесплатная медицина и образование, и льготные путевки в санатории и дома отдыха, а также дешевый общественный транспорт и др. Считалось, что из общественных фондов потребления советский человек получал примерно треть всех жизненных благ. Плохо ли было бы нынешним гражданам России, если бы реальные доходы их всех без исключения увеличились на треть?
Правда, являясь
У русских, прошедших «школу социализма», индивидуальная инициатива в организации рыночного производства была заметно подавлена. Среди них не имелось достаточного количества рыночных людей (хозяев), способных вести индивидуальное дело. Отчасти справедливо замечание, что «советские люди не приучены сами принимать решения» [Зиновьев. 1991, с.143]. Поэтому следовало бы попытаться организовать коллективные рыночные хозяйства на принципах русской артели или аналогичных принципах. В тогдашних российских условиях было проще, используя еще сохраняющиеся традиции коллективизма, организовать хозяйства корпоративного типа, близкое к японским фирмам. Весьма показательным в этом смысле явился успешный опыт функционирования фирмы по корректировке зрения С. Федорова.