Постклассическая теория права. Монография.

Первоначально этот принцип имел узко-специальную направленность на решение проблемы, вытекающей из определения неопределенности В. Гейзенберга (точность определения координаты частицы и точность определения соответствующей компоненты ее импульса обратно пропорциональны). Н. Бор не был согласен ни с континуальноволновой позицией Э. Шредингера, ни с корпускулярной позицией В. Гейзенберга. Для него исходным пунктом анализа была парадоксальная неотделимость двух аспектов, которые в классической физике исключали друг друга[118]. В более широком контексте (чем определение кванта как волны и частицы) этот принцип включает и онтологический и методологический аспекты: «Нельзя сколько-нибудь сложное явление микромира описать с помощью одного языка»[119]. Тем самым, принцип дополнительности означает контекстуализм научного знания - его зависимость от позиции наблюдателя, отсутствие привилегированной точки зрения («Божественного наблюдателя» - X. Патнем), а, следовательно, несоизмеримость научных парадигм. Поэтому, например, научные факты всегда являются «теоретически нагруженными»: они зависят от того, как их оценивают с позиций соответствующей теории и сами по себе (без теории) ничего не доказывают.

Можно согласиться и с мнением В.В. Налимова о том, что «принцип дополнительности меняет наше научное видение Мира - постепенно оно становится все более и более полиморфным. Мы готовы одно и то же явление видеть в разных ракурсах - описывая его теперь не конкурирующими друг с другом моделями. Даже математическая статистика, традиционно устремленная на выбор лучшей - истинной - модели, готова теперь согласиться на существование множества равноправных моделей»[120]. Применительно к социальной реальности (а право - момент, сторона социальной реальности) принцип дополнительности означает контекстуальность смысла, а также доминирующее положение целого относительно частей (принцип холизма), проявляющееся, например, в теории поля К. Левина, гештальтпсихологии М. Вертгеймера или системном подходе (элементы системы не существуют вне системного - социального - контекста).

Таким образом, релятивизм - это относительность знания об объекте, включенном в субъект-субъектные интеракции и межкультурный контекст. Знание об объекте является всегда неполным, ограниченным, обусловленным господствующими ценностями, идеологией, общественной доксой, научными традициями и т.п., следовательно - относительное. Социальная эпистемология (Б. Барнс, Д. Блур, С. Фуллер и др.) начиная с 70-х гг. XX в. обосновывают зависимость научного познания от субъект-субъектных отношений, от социокультурного контекста.

В юриспруденции принцип дополнительности пока не получил долженствующего ему применения. Косвенно он используется П. Шлагом[121]. В частности, американский юрист поднимает проблему субъекта права и «взгляда изнутри» на право (с точки зрения судьи). Такой взгляд, по его мнению, неизбежно является односторонним, и ведет к радикальному упрощению права[122]. Из одной-единственной перспективе вытекает вера в то, что существует единственно верная онтология права, которая не зависит от всех субъектов права (за исключением судей)[123]. Отождествление права с позицией судьи позволяет охранять «границы империи права» и формулировать онтологию права как объективно существующую реальность в виде норм, доктрин, принципов, прецедентов и соответствующих методов их исследования и толкования. Такой «внутренний взгляд» на право предполагает также, что судьи принимают решения для укрепления мира и справедливости, обеспечения какой-либо другой нормативной цели. Для достижения этих целей судьи должны быть наделены здравым смыслом, здравыми суждениями, разумностью. В этой связи нельзя не вспомнить критику Р. Познером этой классической английской традиции, восходящей, как минимум, к Э. Коку, полагать судью носителем особого разума, не подвластного обывателю. Кок, как известно, утверждал: право есть разум; это особый вид разума, применяющий моральную философию или политический анализ; только юристы (судьи) знают право[124]. У. Блэкстоун придал общему праву «трансцендентальную ауру», и приписывал судьям особые полномочия, именуя их «оракулами права»[125]. Собственно, так же поступает и Р. Дворкин, вводя мифическую фигуру «юридического Геркулеса» в свои мыслительные эксперименты[126].