Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

Наконец, подразумевается, что семья — это романтический и сексуальный союз двух человек. Двое — это эффект натурализации: два человека необходимы и одновременно достаточны для рождения потомства. Но, как мы выясняли выше, на протяжении истории человечества до 18–19 вв. люди крайне редко жили только вдвоём — они зависели от расширенных семейств и сообществ, которые зависели от них, и могли рассчитывать на их помощь. Сегодня же моногамная пара изображается самодостаточной: подразумевается, что в городской среде каждый способен найти единственного человека, который будет сексуальным и романтическим партнёром, домашним сожителем, со-родителем, со-работником, компаньоном и эмоциональной опорой одновременно. Все остальные социальные отношения отсекаются и считаются не такими важными. Однополые союзы, которые считаются более осознанными и эгалитарными, как показывают исследования, вообще не защищены от инерционного воспроизводства гетеронормативных иерархий и уж тем более — социальной изоляции. Сегодня всё больше распространяются практики, которые теоретически подрывают диадическую структуру семьи, — полиамория, сородительства с друзьями и асексуальными партнёрами, всё больше одиноких родителей по выбору. Такие практики могут быть, а могут не быть подрывными; самые медийные полиаморы в России, которых я знаю, — максимально укоренённые в неолиберальном индивидуализме и психологическом дискурсе люди; их заботит «бережное отношение друг к другу и баланс интересов». Часто полиаморная структура просто копирует логику парной и ещё больше укрепляет индивидуализм семьи — втроём или вчетвером легче справляться с производством жизни, так зачем инвестировать во внешние сети заботы?

Итого: людей насильно собирают в изолированные ячейки и накладывают на них обязанности, с которыми они физически не могут справляться; всё это утрамбовывается слоями натурализации и романтической мистификации, — так, что люди даже не могут разглядеть механизмы власти, которые собирают их в эти ячейки; неолиберализм укрепляет границы семьи, отождествляя личную и семейную ответственность. Тяжёлый труд по производству жизни и недостаток поддержки вымывают из людей силы оценить своё положение и оставляют их в медленном умирании. Публичная сфера уничтожается привилегиями частной сферы, — даже если она расширенная, а не нуклеарная. Например, в 2014 году вышло исследование[215] о том, как семейные и родственные связи в Армении, Грузии и Азербайджане препятствуют гражданской активности. Берлант и Уорнер в книге Sex In Public[216] пишут о том, что «идеологии и институты интимности, которые обещают индивидуализированную самореализацию, представляют частную жизнь как единственную сферу, где это может быть достигнуто». Расширение понятия семьи до однополых или даже полигамных союзов, основанных не только на биогенетическом родстве, не гарантирует растворения индивидуализма и приватизации частной сферы. Наконец, семейный призыв «заботься о себе и своих близких» — как консервативный, так и неолиберальный — прямо связан с ростом национализма и ксенофобии; Файрстоун писала о «шовинизме, рождающемся в семье». Каков феминистский или квирный ответ этой ситуации, что фактически может значить «отмена семьи»? Кэти Уикс пишет, что важным кажется не восхвалять или проклинать семью, а попытаться представить будущее, в котором ни одна из существующих моделей отношений или домохозяйств не является более ожидаемой или наделяемой большей надеждой и привилегиями, чем остальные. На вопрос «а что вы поставите на место семьи» ответ «ничего»; цель не в том, чтобы предложить альтернативу семье, а в том, чтобы создать другие структуры, которые могут закрывать потребности разных людей, а не сваливать всё на одну хрупкую институцию, которая, очевидно, не справляется.