Постмодернизм. Взгляд изнутри

Мрамор, представленный на выставке строгим «Портретом поэта Рылеева» (1986), восхитительным по изяществу «Портретом Юли» (1987), демонстрирует отличную классическую школу, но кажется слишком мягким и, если так можно выразиться, «конформичным» для художника, которому важно ощущать сопротивление материала более неподатливого, «острого», более соответствующего современному выразительному языку. Поясню: мрамор предполагает добротный консерватизм, ибо невольно пробуждает ассоциации антично-ренессансные, отсылает к поствозрожденческому маньеризму либо изыскам декаданса XIX века. Возникает ощущение, что Антонову в мраморе «тесно»: мощная концентрация художественной идеи, энергетика формы, продиктованная замыслом скульптора, властно требуют для воплощения иного материала. Возможно, это представление ошибочно и с ним можно не соглашаться.

Бронза у Антонова пластична, изящна, манит в глубину, в бездну; играет, подобно виолончели, тембровыми модуляциями, словно поет вечную песнь любви… Такова серия «Торсы» (2005) или лирические дуэтные композиции «Двое» (1996), «Прикосновение» (1997). Какая здесь проникновенность и нежность, какая тонкость психологического рисунка «роли»! Этот остров абсолютной красоты удивительным образом побеждает судорожность и страх потерявшего рассудок, задыхающегося мира. Но та же бронза может передавать иные состояния, и тогда гладь ее вспенивается, подобно морской ряби. Таковы похожий на библейского мыслителя «Дон Жуан» (2001), трагический «Пророк» (2003), философское «Самоощущение» (1994), страшный в обреченности «Ползущий воин» (1994).

Шамот – вот истинный материал Антонова, как будто специально для него созданный. Спекшаяся, бугристая рыжесерая глина, вековая каменная твердь, она обретает плоть человеческого тела, мускулистого, крепкого, устоявшего перед катаклизмами эволюционного процесса и оттого еще более терпкого, трепетно-дорогого. Вот где осязаемая реальность, воплощение земного бытия «вопреки», гимн человеку не разрушающему, но созидающему! Таковы «Торсы», «Поиск», «Лежащая» и другие работы. Опять-таки у Антонова шамот обладает целым спектром возможностей: он разнообразен, изобретателен, он может передать все – и глобальность мира: «Торс» (1990), «Сфинкс» (1993), «Торс» (1993); и философскую притчу: «Веселый человек» (1991); и легкую жанровую сценку в манере Калло: «Путники» (1993).

Графические композиции Антонова представляются эскизами его скульптурных открытий и соответственно воспринимаются. В тех, что жанрово самостоятельны, «читается» связь с творчеством друзей-единомышленников. Отсюда напряженность ракурсов, резкие цветовые сопоставления, разнообразие беспредметных листов, где превалирует декоративная идея. Несколько работ, расположенных в конце большого зала так, что взгляд входящего сразу «ухватывает» эту манящую перспективу, очаровывают зрение красотой изысканных линий и цветовых пятен.

Друг Д. Д. Шостаковича, известный отечественный музыковед и культуролог первой половины ХХ века И. И. Соллертинский в заметках об опере «Дон Жуан» Моцарта пишет о «концентрированной жизненной энергии» моцартовского творения. То же можно сказать об Антонове. В эпоху «полистилистики» (основное качество постмодернизма) он не только сформулировал собственные предпочтения в искусстве, но сумел создать свой собственный стиль и доказать правомерность избранного пути. Моцартовское у Антонова не в красоте и музыкальности линий, поверхностей и т. д. Оно в той интенсивности внутренней жизни модели, что позволяет показать, как огромен на самом деле и непостижим этот скрытый от «пустых» глаз мир обыкновенного «маленького» человека, какая великая сила таится в нем, как неисчерпаем его потенциал. В этом суть. И потому работы Антонова, преодолевая временные границы человеческой жизни, останутся для новых поколений бесценным источником духовных взлетов и откровений.