Постник Евстратий: Мозаика святости

Князь иногда покупал благодарность народа: из бездонных подвалов выкатывались дубовые бочки с зельем хмельным, вдоволь давалось хлебов.

Естественно, черни не ставились меда стоялые, им хватало пойла наподобие эла иль кваса. (Под

1056 годом мы находим явное упоминание кваса как алкогольного напитка, поскольку на языке того времени «квасник» означало пьяницу.

Квас того времени бы того качества, что нынче называется «брагой».) Всякое питие тогда называлося пивом. Вот и пили всё то, что щедрый князюшка раздавал на потеху черни и сброду.

Чернь в соитии с князем испытывала то, что и князь. Как после соития с девкой срамной, после кратковременного блаженства ощущаешь, как будто помылся в лохани вместе со свиньями вместо парилки в баньке. Так и киевский люд простой ощущал себя в грязи дорожной, свиньями в грязи придорожной видел себя. Свиньями становились, свиньями были, а не людьми.

Князь после кратковременной радости сильно жалел о благородном поступке и туже закручивал гайки: повысивал подать, не брезговал очередным подношеньицем от купцов или еврейской общины, а те испрашивали княжескую милость брать на себя сбор налогов и податей. И он разрешал систему откупов, получаю за то громадную долю.

Человек раб страстей, и каждого враг человече ский искушает. Кого срамом и блудом, кого зельем хмельным, кого награждает великою жадностью, а кому от щедрой руки искусителя достаются все страсти земные.

Утешается тот человек: мы все не без греха, забывая, что к этим грехам он сам путь выбирает. Милосердный Господь даёт человечеству выбор, а ты выбирай себе путь, неси свои тяготы, и заодно отвечай за деяния и проступки.

Трус может стать храбрым героем, жадный всё отдать бедным сироткам, пьяница трезвенником путь свой продолжить. Человек есть создание Господа, и только «раб господен свободен еси».

Князь Святополк дряхлел и старел, и все более и более обуяла в нем жадность. Скаредой стал, истинным скаредой!

Всё реже выкатывал бочки на потеху народу, всё больше боялся простых киевлян, и всё более народ ненавидел, свой народ, народ руський и киевский.

И народ платил ему той же монетой.

Жидовский квартал

У Жидовских ворот стоял дом. Закрыт вход, закрыт высоким забором от любопытного взора обширнейший двор: семья иудеев жила в Киеве долго.

Долго выбирались из далекого хазарского Итиля, по пути растекалась семья по разными городам да весям. Они осели в Киеве-граде, братья и тётки в Корсуни-Херсонесе. Крепкими узами внутри семей крепка иудейская община, крепки семьи.

Кругом, погляди, окруженьице то еще! В Херсонесе враждебные византийцы, только в русских кварталах ходишь спокойно, а про Дикую Степь годи сказать.

В Киеве стольном живётся спокойней. В богатых кварталах потише, а в бедные чего часто ходить? У бедных ни злата, ни серебра, да они сами придут к нашим воротам в рост денежку взять, тут его и возьмёшь на процент. Проценты растут, бедняга и сам голову на заклад отдает, а потом и жена, и детишки в полон, в навечное рабство за не отданный долг. А куда словянину пойти? Пожалиться и то некому: князь Святополк за иудеев насмерть стоит, дружина его боевая на страже, охотника до правежа над иудейской общиной бегом в кандалы на княжеский двор, в темные сырые подвалы, и жди княжьего суду.

А что князь? На правеже подаст иудей князю с поклоном грамотку-закладную, где словянин собственноручно распишет, что готов на проценты. Надо обычаи соблюдать, вздохнёт князь, да разведёт князь руками, и иди, киевлянин, в вечное рабство. Хорошо ещё, коль повезет, попадёшься кому в добрые руки. Ну, а коли удачи то нет, терпи, брат, вечные муки, и жёнка терпи, и малые детки.

Плевал князь на церковные заветы. Ну и что Иоанн? Тот в бозе почил, ну и славно, по смерти владыки князь и вовсе забыл про укоры старого Иоанна.

И потёк народ из стольного Киева, потекли ручейками кто на Север, а кто и подался на Юг. Дикая Степь иной раз была лучше, чем неволя жидов: половец дикий ещё пожалеет, жидовин ни в жизнь. Слаще меда для них натворить христианину беды да всяческие напасти.

От Крещенья Руси ужесточались сердца иудеев, и старый Элизэир, составляя уже три года (с 1094 года) комментарии к Пятикнижию, нет, нет, да и впишет туда пару слов от себя. Тонкая мысль старого иудея, раввина и книгочея, касалась самых тонкий различий. Вплеталась красивая мысль: «мы есть семя Авраамово, отец наш есть Авраам…».

Беседа его соплеменников в стариннейшем споре с Апостолом Иоанном касалась опаснейшей темы и как важно было вписать в комментарий отрицание Иоанном избранничества народа его. Из Святого Писания он удалил наимерзотнейшее изречение, якобы сказанное Иисусом Христом: «Знаю, что вы семя Авраамово…Однако ищете убить Меня… Ваш отец – диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийцею от начала…»

Элизэир тихонько вздохнул, посмотрел подслеповатыми очами на широкий двор, где мирно паслись гогочущие гуси, куры взлетали на жерди забора, извещая весь мир о снесённом яйце, и вновь заскрипел, внося очередной комментарий к Святому письму.