Постник Евстратий: Мозаика святости

Волчонок мало-помалу пригрелся в руках у Атрака, уснул, смешно зачмокав беззубеньким ртом.

Ещё поболтали на тихом ветру в дальнем углу Херсонеса два одиноких, без сердечных друзей, паренька, скучавших по дому.

Какие разные домы были у них! У одного степной ветер свистит в изголовьях, у другого уютное тёплое, наполнено светом жильё, пусть не в центре, но всё-таки в Киеве. Оно ограничено четырьмя углами, и ветер в жилище – то плохо, то – холод. Один, изнеженный сибарит, так думал Атрак (если бы знал значение этих слов), с холёными руками, в простой, но явно не задешево купленной легкой одежонке, второй чисто дикарь (как ясно-понятно, думал смышлёный Иаков) в тёплом тулупчике с запахом (ударение на втором слоге) налево и донельзя грязном кафтане. По случаю ранней жары открытая шея и грудь, также донельзя измазанные и немытые от рождения.

Хилый пасынок города и могучий сын дикой степи, играющий мускулатурой, более разных людей трудно было найти.

А вот, болтают на берегу одинаково чуждом обоим сине-зеленого моря, по очередности ласкают волчонка, не отпуская его от себя ни на шаг.

Болтай, не болтай, а пора расставаться: волчонок поднял скулёж, и ровесники стали прощаться: иудей поклонился, половец поднял свободную правую руку, открытой ладонью к иудею.

И что им дала эта встреча?

Приняла судьба трёх вожаков, трёх одиночек. Все без земли, двое свободны и вольны, как ветер, им земля не нужна. Третий не свободен, не волен, хотя без земли.

Судьба им скитаться, но двоим повезло: волк и свободный кипчак будут вместе, пока солнце лет (волки в среднем живут 15-25 лет, изредка доживают до 40 лет) старого волка не закатится навсегда. А третьему судьба приготовит особый подарок: вести свое племя от радости бытия к новым страданиям, копить и копить грехи человеков. Будут счастливы три вожака, правда, каждый по-своему.

Во славе своей кончит жизнь благородный Атрак. Будут дни, когда призовёт его грузинский Давид по прозванию Строитель, и будет Атрак защищать границы его от турок-сельджуков со своею большою ордой. И рассосётся народ его среди доблести славы на вольных степях у горного Терека, и возвратится после буйного Терека в дивные степи равнины, и снова будет народ славить изустно его подвиг последний, когда в тяжком бою одолеет его, уже старого, молодой и горячий противник, отсечет ему голову своим ятаганом.

И последним словом хана орды будет: «где ты, верный мой Найда?», и закроются гордые черные очи.

И насыпят курган, и будут петь любимую песню хана, повторяя всем кругом:

«Земная твердыня – это счастье кипчаков,

Жизни кочевье

Быстро проходит…

Множество ханов и беков состарит,

А сама не стареет!»

(вольный перефраз из «Кудатгу билик» 1069 г. Юсуфа Баласагуни).

А Иаков будет ходить со своим племенем, считая города и веси по большим и малым странам Европы, спасая своих и спасаясь от своих и чужих. Будет кланяться герцогам и маркграфам, спасая рыцарей от долгов, а их прекрасных, но таких грязных дам, от скуки, давая денежки в рост купцам, горожанам и даже клирикам церкви.

И будет петь печальную песню о бездомных евреях, гонимых по свету, и напевать: «Спаси меня, Яхве!»

И как закончит бренную жизнь, про то нам неведомо, так тиха и спокойна будет старость его на покойном одре, что не оставит следов в нашей повести.

Три вожака, три могучих воителя! Три безжалостных хищника, рвущих клыками горла у жертв, рвущих тела, добираясь до крови.

Гордый хозяин диких степей черным-чёрный волк с голубыми, такими редкими для волков голубыми глазами, будет строить свою стаю, будет мерить вёрсты дорог рядом с хозяйским конем ровным лётом, совершая прыжки до метров пяти, свои восемь-на-десять верст за время погони. И ветер в ушах, и родной вой дальней стаи там, за спиной, и клыки наготове, и ни снег, ни дожди не помеха мощной стати черного волка. Не замерзнет волк в самый лютый мороз (волчий мех обладает низкой теплопроводностью, которая в 1,5 раза ниже теплопроводности ондатры и бобра), не утонет в самых глубоких снегах, пропитается в голод крысой, лягушкой или кладкой яиц, и будет петь воин-вожак победную песню, и степь будет слушать его гордый клич!

И будут, будут дрожать антилопа, и бежать прочь свора собак, и лисица нырять в свою нору, и даже бурый медведь опасается стаи волков, когда вожак гордой стаи волков по цепочке воем своим передаёт собратьям, где находится зверь. Гордый волк не опустится на колени, не повернет шею назад – он не трус. Он издает клич боевой на рассвете или в сумерки, и редкая тварь не боится его!

В родной стае

Но это все будет потом, а пока…

По стежкам-тропинкам, то в гору, то вниз, Иаков брёл, не утирая слез: рыдал по волчонку. Постоял на камнях, остужая свежим ветром горевшие щеки и красноту заплаканных глаз, наклонился к воде, побрызгал лицо студёной солёной водицей и пошел в глубь кварталов.

Километры дороги утишили горе, дома к ужину ждали его Мириам с хлопотливою Сарой. К кварталу пришел повзрослевший Иаков.