Когда то юнцом он влюбился в дромоны. Ходил и завистливо цокал, щупал обшивку металла, бегал по беспалубным сквозным настильным проходам, поднимался на ярусы команды гребной, аж присел, аж понюхал сифонофоры. И уже не мог, не позволил себе изменить этой жаркой любви, взаимной и вечной.
Тогда приглядел его зоркий императора глаз, тому и служил ему верой и правдой Ингвард варанг.
Потому и терпел унижение этим походом, лишь одно утешало, поход будет кратким. Сутки к Херсону, сутки в Херсоне, сутки к Синопу, морская прогулка, а не боевое дежурство его кораблей.
Но приказ есть приказ, и Ингвард спустился в монеру (монера или галера, одноярусный линейный корабль), надобно проверять корабли на огонь.
…В тайне из тайн алхимик держал рецепт зажигательной смеси. Нефть и асфальт, горючие смолы, сера, гудрон, селитра, ряд масел, – составные имелись на каждом из кораблей, амфоры мог увидеть и стражник и раб, что на солёной от пота спине переносит амфоры с берега на корабль.
Но всегда последним из всех на борт поднимался алхимик, и вещи его никто не мог оглядеть. Нарушителю полагалась лютая смерть. Раз было дело, когда баловень-юнга, любимец друнгария, пробрался в каютку алхимика, и, покопавшись, мешочек достал. Какой визг тогда поднял алхимик! Выхватив тот мешочек из пальцев мальчишки, алхимик бросился к друнгарию: повесить! И повесили тут же ночного любимца. И видели все, и нижний ряд гребцов, и верхний, и пехотинцы, и кормчий. И все промолчали, а кому же охота болтаться на рее? И больше никто никогда не трогал алхимика, мучаясь, что же имелось в секретном мешочке? Тайной из тайн держался секрет компонента знаменитого «греческого огня», сжигавшего враждебные корабли на дальнем расстоянии.
Где в пыли веков растеряли секрет, то нам неведомо, теперь он потерян. И какая война разбудит сифонофоры?
Поднимался друнгарий на каждый корабль, за ним поднимался старый алхимик, полдня отняла у них процедура, пока посланник на берегу отдыхал да молился.
К обеду, когда солнце вставало в зените, друнгарий успокоился: затишье было, как перед битвой.
Значит, порядок!
Свет чистоты
И почему людей так тянет в Херсон, неведомо. Море плещет красиво, да мало ли высится городов у морских берегов? То ли жёлтые камни стен и домов влекут, да мало ли городов построено из инкерманского камня, Рим, например. А, может, невольничий рынок? Так рабов можно продать в Калос Лимене, Керкинитиде или прогнать до Железных ворот (Дербента), тогда выгода может тройной статься.
Так что тянет в Херсон?
Прекрасные глаза Мириам для Иакова, ночи с суданкой Атраку? Так прекрасные девы найдутся в народе любом, в городе каждом или селе.
А что тянет сюда паломников из греков, славян, болгар и ромеев?
Отвечаю – намоленность храмов!
Вечен город, в котором жил хотя бы один праведник, вечной будет земля. А в Херсонесе множество храмов, много церквей, монастырей. А где храмы, церкви да монашеские келии, там неминуемо явится святость. Нет, не всех тех, кто правит службу или молится днями-ночами в сырости инкерманских пещер, ибо грешен человече по сути своей, грешит.
И почему грешник стремится, ползёт, стирая ступни и поршни, (мягкая славянская кожаная обувь) к источникам святости: могилам да родникам, мощам да пещерам? Преодолевает тысячи верст трудных дорог (понятие «верста» появилось в конце 11 века), зачастую опасных. И море бурлит, и половец с печенегом по степям шастает, ищет добычу, и дикие звери не перевелись, а ромеи идут, добираясь кругами, добираясь впрямую чрез море, и словяне идут по Днепру, и болгары идут через степи и море.
И идут, и идут, и идут… Не просто бродяги души, а купцы и бояре, князья и дружина, простонародье и знать.
Придут, припадают к мощам, припадают к водам, припадают к пещерам…