Постник Евстратий: Мозаика святости

В его леты-года ровесники седели, кое-кто сверкал лысиной или проплешинами, а ему хоть бы что, волос вьется и ни капли сединки, с годами кажется все гуще и гуще на зависть любой из женщин прекрасных.

Как женщины млели, любые. Словянки, которых в городе было достаточно много, гордячки-ромейки тоже чёрные очи с него не спускали, забредавшие на шумный базар половчанки, которых самих красотой Бог не обидел, при виде смуглого ивраис (ивраис, так херсонеситы и византийцы называли евреев) рты открывали, а потом, как сказку, у круга вечернего, у костра пели про белые ровные зубы, легкие длинные пальцы и голос. Ах, какой это голос. И бессильны были передать легкий румянец смуглой чистейшей кожи его.

К тому же богат. К тому же, какой это был сын и отец, и даже примерный супруг.

И всё это счастье досталось единственной женушке иудаис, бедной и честненькой Анне.

Фанаил (Афанаил), так звали несравненного красотой, тяготится ею, как тягостью редкой, как ношей, что мучила от роду его. Как ветошь, как дрянь у дороги, готов был сбросить её, как куль с ненужной травою камкой[2], но ноша нужна и ноша посильна, потому и терпел благоверную Анну.

Ревностен был в поклонении Яхве и община гордилась своим Фанаилом, ибо не просто ревностен был, фанатичен в одном. Оно и сгубило его, наконец. Не порок, нет, не порок, фанатичная вера,

свят и безгрешен есть только Господь.

А люди все не без хотя бы одного, но греха. Нет двуного без греха или порока. Так и наш Фанаил страдал, на внешний взгляд херсонесской округи, пороком. Но не ивраис, нет, ивраис считали, что Фанаил был примерен во всем, даже в этом, на взгляд иудаис, только грешком, а отнюдь не пороком: алчен был до безмерия.

Деньги сами текли в эти руки, легкие пальцы считали монеты, почти что порхая. Денежек много было у Фанаила, ой, как много.

Любой мог придти и взять в долг, хоть ночью, хоть днем, сумму любую. Всегда и везде Фанаила улыбка встречала людей. Бархатным баритоном назывался процент, и денежка вытекала их пальчиков ровных в обветренные руки рыбалок (рыбаки), в мозолистые руки мастеровых, гончарных или бондарных, неважно. Потом втекала в тёплые руки ростовщика с немалым процентом. И снова процент, и вновь оборот звенящего византийского злата или в замену ему херсонесских номисм с отметкою «хер». Херсонес имел право чеканить монеты, он и чеканил, ставя отметку свою, сокращенную «Херсонес», для краткости – «хер».

В то утро он мало внимания обратил на приход византийских дромонов, цепочка вестей ему мало что говорила о приезде посланника, византийских монахов. Может, снова церковь откроют? Мало им, что храмы и базилики торчат на херсонесском мысу, издали с моря видать. Любой то ли корабль, то ли рыбачья фелюга, идущие с севера и востока, огибавшие прямой херсоннеский мысок, смотрели на храмы. И как было их много! Эти крестовые храмы возвели в самом центре и окраины тож не забыли. Говорят, в том храме, что около главных ворот, мощи хранились то ли Сергия, святого, то ли Вакха какого, тех древних. Мощи мощами, но вот ковчег, говорят, красивый ковчег, в коем мощи покоились или хранились. Серебряный. А какая там позолота, византийской работы, не местной. Эти ромеи, говорят, на колени падали ниц перед тем алтарем, где ковчег возвышался. Глупые люди, как будто это минора, чтобы так поклоняться. Покачал головой и тут же забыл.

Хлопоты дня торопили.

Соль! Как мог забыть он о соли. Фанаил заспешил побыстрее домой.

Если бы мог, он помчался б домой, как мальчишка, вприпрыжку. Дома ждал гость. Прибывший был налегке, ни поклажи, ни даже котомки. Всё оставалось на постоялом дворе. Гость мерил шагами плитки двора, заложив руки за спиной. Гость был не из ивраис, да суть разве в том? Соль нужна всем ивраис, ромеям, половцам диким, варварам этим (тут Фанаил был согласен с ромеями и варваров-половцев знал накоротке), булгарам, словянам, аварам и прочим.

Как Фанаилу хотелось купить промысел соляной. Озеро с солью – выгода велика, беда лишь одна. Эти ромеи промысел соляной держали в лапах своих и достаточно цепко. Догляд державный за солью, как будто скарбница какая. Фанаил лукавил, ибо соль, то действительно, была скарбницей ромеев. Озеро вечно, есть, пить не просит, яркое солнце выпарит воду, вот тебе соль и затрат никаких. Рабов на озерах жалеть не жалели, соли надобно много. Хочешь, вези в Византию, где раз в десять окупишь затраты, хочешь, своим продавай. Рыбы то сколько, понтийская рыбка – славная рыба и Таврики берега рыбой богаты. Рыбу поймаешь, да и в засолку. Огромны цистерны, те, что под землей. А соус какой, аж есть захотелось. Пару цистерен Фанаил откупил, лапы державы простирались только на соляные озера.

Нервничал гость, ожидая хозяина. Как Фанаилу удалось заполучить хоть одно озерцо? Естественно, на подставного. Опять же, что же взамен обещать, пшеничку или вино? А, может, лучше лекарства? Ах, жаль, эпидемии нет, а то бы мигом ушел залежалый товарец.