Постник Евстратий: Мозаика святости

Еврейские матери детей своих любят так, что другим матерям из народов других совсем не понять. А тут просто всё: отдушиной в свет – только дети. Когда женят родители, свекровь поедом ест, а муж вовсе не любит, ты стерпишься с жизнью. Дети, вот кто твои, и чем больше их, тем тебе лучше, ты их мать, ты продолжаешь род иудаис, и ходить будешь гордо, и будешь смотреть на товарок, красивых и полных, смотреть свысока.

Да взять хотя бы и Сару. Подумаешь, родила одну дочку, правда, хорошенькую, даже больше чем надо, одна копна волос чего стоит. Украдкой мать даже подстригала Мириам длинные косы. Копна волос была ниже колена, волосы так тяготили нежную дочкину голову, особенно в дикое жаркое лето, что мать шла с обычьем вразрез, тихонько-тихонько подстригая каштановые с черным длинные пряди. Все в доме делали вид, что этого не замечают, так Мириам в доме любили. Тем более что, опасаясь взгляда дурного, Сара дочь в общую банную не водила.

Ни в дни, когда в бани ходили одни иудейки (умный эпарх добился, чтобы еврейки ходили особо, как уж умаслил стратига, то только ему и ведомо), ни в дни похода словянок, и, уж само собой, ни в дни, когда бани посещали ромейки. О, те в бани ходили по-старому. И мыться, конечно, но больше для отдыха тела и сердца восторгов. В такие дни старые банщики (между прочим, из евнухов), старались вовсю. Гипокауст (центральное отопление в банях) готовили особенно тщательно и старательно, чтобы ромейкам было тепло во все время банного дня.

Ромейкам готовили сладости, горкою фрукты грудились на краю бассейна в дорогущих вазах стеклянных, пар им подавался с особыми ароматами миндаля. Много сплетен ходило о дамских причудах гордых ромеек в банные дни. Говорят, они даже театр заказать себе позволяли. Так и смотрели то Еврипида, то Эзопа старого или даже Аристофана. Смотрели прямо из ванн или из прозрачной водицы бассейна.

Дамы с утра отправлялись в бани, и только к вечеру они возвращались домой, насытившиеся и довольные. Тайком, говорят, им подавали даже вино, нет, не по-скифски, но все же вино (вино по-скифски, вино неразбавленное).

Мужья не роптали: дамы из бани несли новостей целый ворох, там разговоры шли о том и об этом, радуйся да живи, ну, а что от хозяйки слегка и пахнуло ароматом вина, ну так что же, отоспится, и все будет ладно, зато муж узнает все новости и даже задумки стратега и катепана.

Так вот, у Сары одна только дочь, а что, толстой дуре, кто-то мешал забеременеть снова? Вот то-то же. Ущербная, точно, толстая дура. Вечно потная да вонючая Сара жалости не вызывала. А еще, видите ли, рот поджимала, когда она, Анна, про свой род иудаис ей говорила. Лучше бы слушала, дура, на ум свой короткий наматывала. Так нет, же, еще и глазёнки свои под лобик закатывала, дескать, как надоела ей Анна со своим иудаис.

Но Сара-то, ладно, она на её Фанаила и не смотрела, ей бы пожрать. Вечно ротик забит, да как рыбку любила, рыбный соус готова была у них с Фанаилом каждый день покупать, все ела бы да ела. Прорва, и только.

А вот другие, те, думая, что Анна не видит, так в банях смотрели на отвисшую грудь, пару костлявых осколков сморщенных ягодиц, что Анну аж со спины прожигало. А обернется, они мило ей так: «как там детишки?».

Банная пыткой, дома не лучше. Вот и сейчас, только в дом из банной вернулась, гость на пороге. И взгляд, как у всех: как этот красавец на ней оженился?

Анна молча смотрела на мужа: что подавать? Муж строго взглянул: иди, приоденься. Анна сменила наряд, нацепила ряд украшений и вышла во двор. Там гость и хозяин к разговору уже приступили: улыбками да посулами манили друг друга – выгода впереди. Муж отмахнулся – иди! Гость равнодушно скользнул по наряду, зацепился глаза крайком на паре браслетов и отвернулся. Гость был не местный, одет, как готт или варвар, поди разбери. В Херсонесе обычаев куча, много народа, когда и мешались, котел из людей людское месиво переваривал, выдавая потом «на-гора» породу гордых херсонеситов.

Вот, не зря же ромеи порой издевались над херсонесским нарядом мужчин: штаны им в диковину были. Им-то смешно, а как зимний ветер задует, сами тайком штаны надевали.

Из уважения к гостю Анна отправилась в самый центр двора к колодцу. Рабов отогнали на производство: в хлева, мастерские, да кладовые.

Набрала два кувшина воды. Становилось все жарче. Поставила воду на стол и удалилась: женщине иудаис в делах места нет. Пошла на второй этаж по скрипящим ступеням к себе в комнату, помечтать: ах, если бы снова в баню. Одной! Смыть следы этих взглядов, что так принижали. Глиняный пол добавил прохлады, села на пол, свернулась в комочек. Ждать. А чего было ждать? Но предчувствие горя давило. Как с утра накатило, так и давило что-то под сердцем, каменной жабой давило сердечко.

Ой, Яхве, мой Яхве, как близко – беда!

Скорбному времени – скорбный обряд