Посторонним вход воспрещён

Уж чего-чего, а пустырей в Первопрестольной хватало всегда. Правда, место прогнивших потолочных балок из соснового бруса заняли ощетинившиеся ржавой арматурой щербатые бетонные плиты; вместо тележного колеса в канаве валяется укатанная до проволочного корда покрышка. И повсюду – неистребимые пластиковые пакеты и смятые одноразовые стаканчики. Бутылок, правда, не видно, разве что битые или пластиковые – стеклянные на московских пустырях не залёживалось во все эпохи… А так, за полтора века мало что изменилось: канавы, бурьян, крапива, да деловитые дворняги на заднем плане.

В двух шагах, за облезлой кирпичной стеной брандмауэра, помнящей ещё октябрьские уличные бои 1917-го, шумит громадный мегаполис. А здесь – столичная жизнь словно удивленно приподнимает бровь и на мгновение замирает, восхитившись нелепостью и красотой случайных мазков, невзначай попавших на холст реальности.

…это был даже не переулок, а нечто типа прохода, лаза между домами. Раньше он тоже был перегорожен чем-то, но потом это «что-то» снесли, проложили неподалёку временные трубы, да так и забыли о них – воистину, нет ничего более постоянного… Так и лежат эти трубы с тех пор на ржавых подпорках из сваренных уголков, на неряшливых бетонных основаниях, замотанные в кожуха из стекловаты и лакоткани. Но земля в столице, тем более, здесь, в центре – ценность непреходящая, так что строить решили и здесь, но почему-то забросили, оставив наскоро отрытый котлован и покосившиеся бетонные сваи. За несколько лет котлован затянуло землёй и скрыло зарослями крапивы, до которых ещё нескоро доберутся трудолюбивые таджики с новомодными косилками-триммерами.

В стороне, на заброшенной детской площадке, торчат останки качелей, завитые неведомым забавником в замысловатую ржавую спираль. Рядом с протоптанной местным населением тропинкой (пустырь исправно продолжал выполнять функции проходного двора) сиротливо притулился сгнивший остов «Москвича». А в просвете между домами открывается неожиданно прекрасная панорама города – с высотками, путепроводами Третьего Кольца, перспективами проспектов и зеленью скверов. Вот сюда и привела Гиляровского Алиса – и тот охнул, по достоинству оценив открывающийся вид.

– Вечером здесь появляться небезопасно, – объясняла девушка, пристраивая треногу штатива. – Подростки тусуются, гастарбайтеры, бомжи… Владимир Алексеич, можете встать на тот бугорок?

Гиляровский кивнул и взгромоздился на указанную «мастером» высоту. Алиса, заглянув в видоискатель, цокнула языком от восхищения – так колоритно вырисовывался репортёр на далёком фоне. Она в быстром темпе сделала несколько кадров. Теперь бы занять его чем-то, отвлечь – пусть рассказывает, главное, чтобы о камере думать перестал.

– Владимир Алексеич, вы же писали в газетах на криминальную тему? Не расскажете? Этот жанр и в наше время весьма востребован.

И защёлкала затвором камеры – не цифровой, выполнявшей роль «пристрелки», а основной, дорогущего плёночного «Никона», к которому прибегала лишь в самых ответственных случаях.

Утро у Глеба не задалось.

Не было ещё девяти, когда в кармане закурлыкал смартфон: звонила вахтёрша из общежития, населённого приезжими из провинции, и не гастарбайтерами-азиатами, по два десятка голов на восьми квадратных метрах, а публикой почище, проживающей вполне легально, но всё же попадающей в разряд работяг-неудачников. Внезапные смерти в таких заведениях не редкость; расходы на похороны брала на себя столичная казна, так что Глеб как раз на такой вот случай подкармливал местных вахтёрш.

На этот раз не повезло технику-смотрителю, мужику лет пятидесяти из Тамбова, приехавшему на столичные заработки. Тело нашли родственники; к сожалению, случилось это аккурат во время смены вахтёрш, а потому кроме Глеба, на лакомый кусок слетелись и конкуренты. О хлебном месте в «ритуальных» кругах было хорошо известно.

Под дверью, за которой не успело ещё остыть тело искателя столичного заработка, разыгралась безобразная сцена, достойная Безенчука и троицы владельцев конторы «Нимфа», рождённых язвительным талантом Ильфа и Петрова. Но, в отличие от своих коллег времён НЭПа, современные акулы похоронного бизнеса не пытались изображать сочувствие. Разговор шёл на повышенных тонах, несмотря на скромную, в общем-то, сумму социального заказа. Спор был принципиальным: кто останется при кормушке? Пакет услуг предстояло оформлять через дирекцию общежития, а это – серьёзный плацдарм на будущее.

Дискуссия уже грозила перейти в рукоприкладство, и явившемуся чуть позже участковому пришлось разгонять разбушевавшихся Харонов. Выскочившая на шум родственница усопшего тоже подлила масла в огонь: заполошные вопли «Вороньё!», «Стервятники!» вперемешку с иными, не столь парламентскими выражениями, разносились на все три этажа.