Поступь хаоса

– «Это очень грустная песня, Тодд, но еще это обещание. Я никогда не предам тебя и не оставлю. Я даю тебе это обещание, чтобы ты однажды дал его другим – и сдержал.

Ха, а вот и ты, Тодд! Плачешь в колыбельке после первого сна в первый день своей жизни и призываешь к себе весь мир.

Что ж, на сегодня дневник придется отложить».

Виола замолкает, и вокруг снова только рев реки и мой Шум.

– Там еще есть, – говорит Виола, листая страницы. Я все не поднимаю головы. – Полно еще… – Она смотрит на меня: – Хочешь, чтобы я прочла дальше? До конца?

До конца.

Прочесть последние слова в жизни моей мамы…

– Нет! – выпаливаю я.

Ты зовешь меня, сынок, и я иду к тебе.

Навсегда в моем Шуме.

– Нет, – повторяю я. – На сегодня хватит.

Я смотрю на Виолу, лицо у нее такое же грустное, как мой Шум. Глаза мокрые, подбородок дрожит – едва заметный трепет в свете восходящего солнца. Виола видит, что я на нее смотрю, чувствует это в моем Шуме и отворачивается к реке.

А потом – ранним утром, в начале нового дня, – я впервые понимаю кое-что очень важное.

Очень.

Настолько важное, что от этого осознания я вскакиваю на ноги.

Я знаю, что думает Виола.

Знаю, что она думает.

Я даже не вижу ее лица, но знаю, что происходит у нее внутри.

Поворот ее тела, наклон головы, положение рук и книжки на коленях, легкое напряжение в спине, когда она слышит эти мысли в моем Шуме…

Я могу это прочесть.

Я читаю ее.

Виола думает о своих родителях, которые летели сюда с теми же надеждами, что у моей матери. И еще она гадает: неужели надежда в конце нашей дороги тоже не сбудется, как не сбылись надежды моей мамы? А потом Виола вкладывает прочитанные слова в уста собственных родителей – они говорят ей, что любят, скучают и хотят открыть ей все чудеса мира. И еще Виола берет песню моей мамы и сплетает ее со своими чувствами, так что в итоге она становится ее собственной.

И ей больно от этого. Это правильная боль, хорошая, но все-таки боль, пусть хорошая, но боль.

Ей больно.

Я знаю.

Знаю наверняка.

Потому что я могу читать ее мысли.

Я могу читать Виолин Шум, хотя его у нее нет.

Теперь я знаю, кто она.

Я знаю Виолу Ид.

Я хватаюсь за голову, чтобы все это переварить.

– Виола, – шепчу я дрожащим голосом.

– Знаю… – тихо говорит она, крепко обхватывая себя руками, все еще не глядя на меня.

И я смотрю, как она сидит на берегу реки и глядит на воду, и мы вместе ждем восхода солнца – зная друг друга!

Мы оба теперь знаем друг друга.

39 Водопад

Солнце ползет вверх по небу, а рев становится просто оглушительным: река стремительно несет свои воды к концу долины, бурля и брызжа пеной на порогах.

Виола нарушает повисшую между нами зачарованную тишину.

– Ты уже понял, что впереди? – спрашивает она, вытаскивая бинокль и глядя вниз по течению.

Оттуда встает солнце, поэтому она заслоняет линзы рукой.

– Что?

Виола жмет какие-то кнопки и снова смотрит.

– Да что там?

Она передает бинокль мне.

Я гляжу на пену и пороги до самого…

Конца.

В нескольких километрах от нас река внезапно обрывается. Повисает в воздухе.

– Еще один водопад! – выдыхаю я.

– И гораздо больше, чем тот, что мы видели с Уилфом.

– Ну и что? Где-то должен быть спуск, дорога же проложена. Не волнуйся…

– Да я не об этом.

– А о чем тогда?

– Я о том, – объясняет Виола, недовольная моей тупостью, – что у подножия такого огромного водопада непременно должен быть город. О том, что если выбирать на новой планете место для первого поселения, то долина под таким водопадом может показаться из космоса раем, ведь здесь плодородная почва и нет недостатка в воде.

Мой Шум немного вскидывается.

Потому что ни о чем таком я и думать не смел.

– Хейвен…

– Готова поспорить на что угодно, мы его нашли. Готова поспорить, что, когда мы доберемся до водопада, внизу будет Хейвен.

– А если побежим, – добавляю я, – то даже поспеем к завтраку.

Виола смотрит мне в глаза – впервые с тех пор, как открыла дневник моей мамы.

А потом говорит:

– Если побежим?

И улыбается.

Искренне, по-настоящему.

И я опять понимаю, что значит эта улыбка.

Мы хватаем вещи и припускаем вперед.

Куда быстрее, чем раньше.

Мои ноги жутко болят. У Виолы наверняка тоже. Всюду волдыри и царапины, сердце ноет от бесконечных утрат и потерь. И у нее тоже.

Но мы бежим. Как мы бежим!

Потому что вдруг в конце дороги (заткнись!)…

Вдруг там и впрямь (не думай об этом!)…

Вдруг там нас и впрямь ждет надежда.

Река становится шире и прямее, а склоны холмов, образующих края речной долины, как будто вот-вот сомкнутся над нами. С реки начинают долетать мелкие брызги, у нас намокают лица, руки, а потом и одежда. Грохот становится оглушительным, заполняя собой весь мир, но это хороший, нестрашный грохот. Он как будто омывает тебя и уносит с собой весь Шум.