Постышев

Так же людно и шумно в здании, где проходит Второй съезд депутатов Сибири, — в губернаторском дворце.

— Про что бают? — спрашивает низкорослый, с острой бородкой мужик, входя в коридор, примыкающий к залу. Мужик весь заиндевел, он растирает окоченевшие руки.

— А ты откуда, дедко? — спрашивает молодой рабочий. По синим шрамам на лице в нем легко узнать шахтера. — Депутат или нет?

— Сын у меня в депутатах здесь, — говорит мужик, — мы из Тулуна. Поехал сразу после крещения, а уже и март идет — его все нет. Все заседает. Чего только обговаривают?

— Про мир, старина, говорят. Ты за Брест или против Бреста? — спрашивает мужика высокий красивый солдат в шинели, с пятиконечной звездой на папахе.

— Крестьянство всегда за мир. С той поры как землю бог создал, — отвечает мужик.

— Ну, иди послушай. Может быть, сына услышишь, — советует шахтер.

С трудом протискивается мужик из Тулуна в зал. На трибуне Постышев.

— От имени фракции большевиков вторично требую поставить на обсуждение вопрос о Брестском мире, — говорит Постышев, — и отменить решение, принятое две недели назад по докладу товарища Шумяцкого. Мы должны поддержать Брестский мир. Мы должны поддержать Ленина. Ленин — это правда.

Шумит, рукоплещет зал. Кто-то старается перекричать шум.

— Голосую резолюцию, предложенную товарищем Постышевым, — говорит председатель собрания.

Он смотрит на зал: только несколько человек не подняли руки.

Мужик из Тулуна, толкая своего соседа, спрашивает:

— А Ленин за этот Брест?

— Слышал, что говорят? — не обращая внимания на соседа, поглощенный тем, что происходит в зале, говорит сидящий рядом с мужиком большой, крепкий мужчина в тужурке пароходного механика. — За Брест.

— Коли так. — Мужик из Тулуна поднимает руку.

Станция Иннокентьевская. Подъездные пути забиты эшелонами чехословаков.

На перроне генерал в окружении штаба нервно поджидает кого-то. Из небольшого здания вокзала выходят Сергей Лебедев и работники штаба иркутской Красной гвардии.

— По предложению революционного правительства города Иркутска мы требуем прекратить накопление эшелонов в районе Иннокентьевской, — говорит Сергей Лебедев и протягивает генералу вынутый из обшлага лист бумаги.

Кабинет в Иркутском ревтрибунале, ярко освещенный весенним солнцем. Постышев беседует со следователями. Входит вестовой.

— Товарищ председатель, там пришел какой-то Константиновский. Пропускать или нет?

— Пропускай, — приказывает Постышев. — Вождь иркутских меньшевиков.

Появляется Константиновский.

— Я хотел бы побеседовать с вами с глазу на глаз.

Следователи поднимаются, уходят.

— Павел Петрович, вы испытанный революционер, — говорит Константиновский, — вы должны понять, что страна развалена. Я говорю с вами прямо как социал-демократ. Советы не пользуются популярностью.

— У вас? — обрывает его Постышев.

— У всех, у сибирского населения, — горячится Константиновский. — На нас наступает голод. Нужно создать демократическое правительство, и тогда союзники дадут нам все: кредиты, хлеб, железо.

— А ведь то, о чем вы говорите, не ново, — поднимаясь из-за стола, произносит Постышев. — Мы это слышали от Церетели. Продавать свои убеждения за обмотки и похлебку не думаем.

— Чешские эшелоны движутся к Иркутску! — испуганно кричит Константиновский. — Они будут хозяевами положения!

— Хозяином положения был и останется рабочий класс.

Штаб Красной гвардии. Усталые люди, плотно окружив стол, слушают доклад Сергея Лебедева. Из полумрака комнаты выходит сонный, обрюзгший Борис Шумяцкий.

Все пристально смотрят на него.

Шумяцкий обводит взглядом своих товарищей и неторопливо, сосредоточенно произносит:

— Необходимо оставить город. Мы не можем жертвовать людьми. У нас слишком малые силы. Оказать сопротивление чешскому корпусу мы не сможем. Таково решение Центросибири. Есть предложение эвакуировать части на Дальний Восток. В Хабаровске на днях открывается съезд дальневосточников — съезд Советов Дальнего Востока. Центросибирь рекомендует направить Постышева.

Будто вымер Иркутск. На улицах ни души. Тишина. Лишь где-то прозвучат выстрелы. И снова безмолвие.

К вокзалу через понтон едут всадники — красноармейцы-мадьяры. Во главе их Постышев.

На берегу Ангары отряд ожидают женщины с детьми. Они безмолвно просят красноармейцев взять их с собой.

— Под огонь вас не возьмем, — говорит Постышев женщинам. — Мы еще вернемся.

II

Николаевск-на-Амуре. По реке плывут первые желтые листья.

Город замер. Пройдите по улицам и не встретите ни одного человека. Только увидите, как, притаившись, прильнув к оконницам, горожане смотрят за тем, что происходит на пристани. Только что причалили две японские канонерские лодки. Сброшены сходни. Идет высадка первого десанта. На пристани японский поручик, окруженный казацкими офицерами, наблюдает за высадкой десанта. Возле него амурский казак с большим блюдом, покрытым полотенцем с петухами. На полотенце хлеб и солонка с солью.

Маршевым бегом проходят по пристани японские солдаты.

Город замер. Город безлюден.