Постышев

— Она не расскажет. Застенчивая, — вмешалась Анна Лукинична. — Служила у колбасника-частника. Он ее подговорил, чтоб родственницей назвалась, чтоб за нее налогов не платить. Она сирота, ей деться некуда. А теперь закрыл свою колбасню, уехал. Ночевала на улице. Наши девчата ее подобрали. А на бирже отказываются принять на учет — стажа нет. Так, Феня?

— Так, — произнесла девушка сквозь слезы.

— Павел Петрович, мы выполняем директиву не брать на учет людей без стажа, — поспешил объяснить заведующий биржей труда.

С шумом открылась дверь. На пороге появилась молодая пьяная женщина.

— Мартыновна, — крикнула она, подходя к женщине в полусаке, — мотай за четвертью! Сегодня я монетная. — Она швырнула пачку денег на койку. — А это кто у нас? Комиссия? Пришли осматривать, чи не течет крыша? Текла. А теперь и не дует. Снегом припорошило…

— Ты не кричи, Дора, — сказала строго Анна Лукинична. — Нужно понимать, что за люди пришли.

— Понимать?.. А нас здорово понимают?

Ее оттеснили в сторону.

Постышев шел к машине, не проронив ни слова…

— Позор для нас всех! — нарушил Постышев долгую паузу, когда машина подъехала к горсовету. — Это не общежитие для безработных, а ночлежка для всех. Нужно, Бородай, врачей попросить и юристов, пусть обследуют эти ночлежки. И выступят в газете по поводу этого дурацкого указания Наркомтруда принимать женщин на трудовой учет только со стажем. Людей на улицу толкают. Кто вы по специальности? — спросил он заведующего биржей труда.

— Слесарь-лекальщик, — растерянно ответил тот.

— Хорошая специальность Нужно вернуться в цех. Отравил вас канцелярский воздух — не умеете заботиться о людях.

Из записок Барвинца

1929 год, март

Решил отпуск использовать для поездки в Иваново.

Прочитал много воспоминаний ивановских революционеров о большевистском подполье, но лишь в двух встречалось имя Постышева. Ему сейчас сорок первый год. Его приговорили к каторге в двадцать два. Сколько же он работал в подполье?

Луков все время настаивает, чтобы я сдал сценарий в таком виде, как он есть, и собирал материал для повести о Постышеве.

1929 год, апрель

В Иваново приехал поздней ночью. И сразу оказался в прошлом веке. От вокзала к гостинице ведет широкая длинная улица, освещенная неверным светом из закопченных окон. Она похожа на улицу аракчеевского города в Медведе под Новгородом, где стоял наш дивизион.

Если бы не гул станков, доносившийся из-за стен, можно подумать, что это улица казарм и тюремных замков.

Проснулся рано от разноголосья гудков. Из окна гостиницы все Иваново, как с наблюдательного пункта. Это, по сути, город фабрик — они занимают весь центр. Вокруг них поселки одноэтажных рубленых домов.

Туман над рекой, заблудившейся между корпусами. Мрачные фабричные здания, окутанные белыми клубами, — его величество пар еще властвует на предприятиях. Голые улицы запружены рабочим людом. Это пейзаж детства и юности Постышева.

Стоит только познакомиться с улицами Иванова, побывать на фабриках, перед тобой предстает недавнее прошлое города. «Отцы города» — фабриканты Гарелины, Зубковы, Дербеневы, соревнуясь в эксплуатации людей, делали все для того, чтобы с детства воспитывать в людях труда классовую ненависть к угнетателям.

На Рылихе, в фабричной слободе Иванова, низенький домишко в три окна — такой же, как сотни соседних. Одна комната с нехитрой утварью. Почти всю ее занимает русская печь. Сюда приходили только спать. На фабрику уходили до рассвета, возвращались поздним вечером.

В нем прошло детство Постышева.

Но было ли у него детство?

Я не мог разыскать товарищей его детских лет. Старожилы вспоминают: «Ткач Петр Постышев работал вместе с женой, жил скудно и трудно. Заработка хватало только на хлеб. Девяти лет определили Павла в учение к щеточнику. Так было заведено на Рылихе: в девять-десять — на свои корма; одну краюху на пять-шесть ртов делить трудно».

Никто не помнит, у какого щеточника кустаря работал Постышев. Таких «заведений» было в городе немало — в них изготовляли щетки для чистки прядильных машин и станков.

Девятилетний мальчик был подручным, нянькой, посыльным — отрабатывал обучение ремеслу.

Но зато на фабрике имени Федора Зиновьева, бывшей Гарелина, пожилые хорошо помнят Постышева.

Двенадцати лет пришел он в отделочный цех. Хмурый, серьезный не по летам подросток быстро взрослел.

— От такой жизни, какая у нас была, повзрослеть нетрудно, — рассказывают отделочники. — Трудились, как в тюрьме, все законы против нас были.

До посещения цехов, где работал Постышев учеником электромонтера, до знакомства с общежитиями, с материалами о штрафах, репрессиях мне казались эти рассказы гиперболизующими мрачность фабричного быта до революции.

Я познал тяжелый труд на машиностроительном заводе «Гельферих-Саде» в Харькове, быт металлистов был мне родным, но каторжными те трудные условия нельзя было назвать.

Стоило только побывать на отделочной фабрике, познакомиться с описанием «спален» общежитий на ивановских фабриках, как стало ясно, что старые текстильщики ничего не преувеличивали.